Бред
Шрифт:
— Я предлагаю вам следующее: мы воспроизведем, с совершенной точностью и с ослепительным блеском, церемонию избрания дожа. Это будет также апофеозом идеи выборов. Вы тут, помимо красоты, противопоставите коммунистами демократическую идею.
— Может быть, это хорошая мысль... Да, да... Прекрасная мысль... Значит, придется снять Дворец дожей?
— Нет, его нам не сдадут.
— Сдадут! Это мое дело, вы только будете переводить мои слова.
— Деньги большая сила, но вы всё-таки напрасно думаете, что всё можно купить, — сказал Шелль внушительно. — Дворца дожей вы не получите, да в нем нет и никакой необходимости. Обычно дело происходило так. В городе гремели
— Вы мне льстите, я не всё это говорил, но ваш план нравится мне чрезвычайно. Сердечно вас благодарю.
— Не за что. Мы могли бы даже назвать ваш праздник праздником Красоты и Свободы.
— Нет, не хочу. Пусть называется, как я решил: Праздник Красоты.
— Можно и так. Теперь идейная сторона дела мне вполне ясна. Однако, ведь есть еще и сторона личная, правда? Мне кажется, я правильно понимаю вас, как человека. Вам всё надоело, вы ищете, ну, что ли, новых ощущений, грандиозно сти в красоте, правда?
—- Этого я не отрицаю. Да, новые ощущения. Вы умный человек.
— Вы будете играть роль дожа.
Я? Дожа?
— У вас и наружность подходящая. Мы только приклеим в бороду. Дожи носили великолепную раззолоченную мантию. таком виде ваши фотографии появятся во всех газетах. H вашем празднике будут самые красивые женщины мира, вдруг вы найдете и личное счастье, Рамон, — смеясь, сказал Шелль.'
— В чем же будет моя роль?
— Дож садился на трон над Scala Dei Giganti, помните эту монументальную лестницу в Palazzo Ducale? И оттуда бросал народу пригоршнями золотые монеты. Можно бросать и серебряные, но мы объявим в газетах, что вы бросали золотые Я знаю, что вы никак не рекламист, однако кто это сказал «Самому Господу Богу нужен колокольный звон».
Рамон смеялся, хотя и несколько смущенно. Шелль нравился ему всё больше; с ним было весело.
— Я с вами не согласен, но продолжайте.
— Вы будете сидеть на троне в вашем дворце. За вами будут стоять телохранители. Они носили бархатные кафтаны камзолы разных цветов, короткие панталоны и длинные, тоже бархатные, чулки. Шпаги были прямые, тонкие, длинные. вас мы закажем меч с рукояткой, осыпанной драгоценными каменьями. Это будет большой расход. Впрочем, ведь меч в останется. После того, как с него снимут фотографию для газет и журналов, вы его повесите на стене вашего кабинета
— Но каково будет действие? Нельзя же мне просто сидеть на троне.
— Конечно, нельзя. Мы будем опять верны истории. новому дожу приезжала его жена, догаресса. Ее везли на огромной гондоле с палаткой. Роскошь этой палатки должна быть неописуема. Опять, предупреждаю, большой расход.
— Вы, верно, хотите, чтобы догарессу играла ваша жена? спросил Рамон. — Она, конечно, красавица, но...
— Этого я и в мыслях не имел! — сказал Шелль, внезапно рассердившись. — Ищите себе догарессу сами.
— Я ничего не хотел сказать обидного.
— Я и не позволил бы вам сказать что-либо обидно Вообще, я готов устраниться в любую минуту. Мне-то что!
— Пожалуйста, не сердитесь, дорогой друг... А что происходило с догарессой?
— Она под звуки оркестра, в сопровождении блестящей свиты, плывет к вашему дворцу. Везут ее буцентавры.
— Какие буцентавры?
— Это были такие мифологические чудовища.
— Где же мы возьмем буцентавров?
— Там же, где их брали дожи: в мастерских.
— Так вы хотите изобразить и мое венчанье с Адриатическим морем?
— Зачем вам, к черту, венчаться с Адриатическим морем? Какой интерес венчаться с Адриатическим морем? И ведь нам надо показать ваш дворец. Итак, догаресса выходит из гондолы, поднимается к вам и садится на трон рядом с вами. Народ неистовствует. Затем в большой зале мы поставим спектакль, как было в эпоху Возрождения. Тогда это называлось Representazione di ciarlatani. И в публике будут все знаменитости мира, титулованные особы, писатели, кинематографические звезды...
— Мы им объясним идейное значение Праздника Красоты! Они не могут этого не понять!
— Конечно. Кроме того, это для них реклама. Этого они также не могут не понять. А как только мы опубликуем первый список приглашенных, нас будут осаждать просьбами о приглашениях. Закончится праздник грандиозным историческим ужином. Меню будет такое, какое бывало у дожей. Сначала закуски...
— Икру выпишем прямо из Москвы. Сто кило икры.
— В ту пору икры в Венеции не знали. Но тут можно немного отступить от исторической истины. За закусками последуют три супа, в том числе zuppa dorata. Рыб надо не менее десяти.
— Десять рыб?
— Не меньше. Chieppa, orada, anguilla, loto, corbetto, girolo, lucino, astesi, cevoli, bamboni, lampedi.
— Как вы всё помните! Я и не знаю, какие это рыбы.
— Я тоже не знаю, но повара должны знать. После рыбы у дожей подавались жареные павлины. Вот тут некоторая трудность. Павлинов действительно достать нелегко, это вам не писатели.
Шелль становился всё веселее. Его больше не раздражая вид удачников, баловней жизни, переполнявших роскошную гостиницу. Теперь он сам был равноправный удачник. Деньги плыли к нему, как никогда до того не плыли; никогда и не доставались так легко, без всякой опасности, почти без труда. По его приблизительному подсчету, праздник мог ему принести около двадцати пяти тысяч долларов. Теперь было еще меньше оснований сомневаться в своей звезде. У продавцов о быстро стал популярен: они видели, что с ним можно иметь дело, — живет и дает жить другим. Он говорил себе, что это дело обычное, законное. Правда, морщась, думал, что возвращается на путь добра посредством сомнительных, хотя и не караемых законом, афер. «Ну, что ж, это в последний раз жизни. Да и почти все частные богатства в мире созданы такими же способами. А я стремлюсь не к богатству, только материальной независимости, больше мне ничего не нужно Имею же и я право на человеческую жизнь».
Взятых у полковника двух тысяч долларов он еще не вернул, хотя это теперь было легко. Придумывал наиболее подходящее объяснение. «Он, конечно, решит: «струсил», или «стал слабеть, кончен». Упрека в трусости я могу не бояться. Генерал Корнилов никогда без необходимости не шел в огонь, знал, что никому и в голову не придет, будто он боится!» думал Шелль. Несмотря на его решение навсегда уйти разведки, ему было бы неприятно, если б его бывшие товар щи по ремеслу сочли его развалиной.
Как-то на прогулке с Наташей в гондоле он подумал: отчего же не сказать полковнику правду? Напишу, что неожиданно влюбился, еще неожиданнее женился, оставить жену могу, вынужден отказаться от поручения, очень прошу извинить, прилагаю чек на две тысячи». Полковник пожмет плеч ми, крепко выругается, и всё будет кончено». Его веселило то, что эта мысль — сказать правду — пришла ему в голову последней. «Агония прежнего Шелля».