Бредень
Шрифт:
– Мне нужно идти. – Она встала и посмотрела на часы.
– Хорошо. – Он тоже поднялся, встал рядом и твердо произнес, как будто завершение их встречи было им спланировано: – Я провожу тебя.
– Нет.
Он удивленно отступил.
– До свидания, Эдвард. И еще, Эдвард… не звони мне больше… никогда.
5
На выходе из галереи Рона толкнула дверь изо всех сил, надеясь, что она отлетит назад и треснет Эдварда прямо по самоуверенной роже. Ей самой надо было думать. Инцидент! Как он может говорить такое о Лайеме?
Рона пошла в Кельвингроув-парк.
В то утро Лайема забрали. Медсестра дала ей таблетку, чтобы остановить лактацию. Соски больно терлись о ночную рубашку, оставляя темные круги на белой ткани. Лайем лежал в кроватке рядом с ней. Его только что помыли и перепеленали. Она наклонилась и дотронулась до его лица. Прозрачные веки в голубых венках дрогнули, и рот зачмокал, ища грудь. Она помнила, какой он был, как сгибались длинные ножки, когда она хотела сменить пеленки, и помнила складки розовой кожи, которая еще не наполнилась плотью. Ей сказали, что у нее чудесный здоровый малыш. Не стоит волноваться по поводу родимого пятна в виде клубничины на внутренней стороне правой ноги, – оно сойдет.
Первое время Эдвард был очень добр. Когда она сказала ему, что беременна, он обнял ее, и она прижалась к его груди, чувствуя, как бьется его сердце. Он думал, что же им, черт подери, теперь делать. Она знала, что ребенка он не хочет. Ей было девятнадцать, ему двадцать один. Он только что окончил университет. Одна адвокатская контора уже предложила ему работу.
Он аккуратно подбирал слова. Это самое начало их совместной жизни, сказал он. Они пока не готовы. Она должна закончить учебу. Получить степень. Ей казалось, что она тоже так думает. Она не хотела ребенка. Она хотела делать карьеру. И она ее сделала.
Эдвард не навещал ее в больнице. Так будет лучше, сказал он. Эдвард так и не увидел своего сына.
Воспоминания причиняли ей мучительную боль. Давно с ней этого не случалось. Эти мысли и чувства давно не посещали ее. Мысли о прошлом, которое нельзя изменить. И чувство вины. Она пошарила в кармане, ища чем вытереть глаза. Зря она согласилась. Совершенно напрасно. Даже по работе их пути редко пересекались. Эдвард не брался за криминал. Возиться с убийствами на почве страсти было не в его стиле. Чересчур много хлопот. Как с ребенком, родившимся не вовремя.
Рона уселась на скамейку. Какой-то старичок собрался было с ней заговорить, но она закашлялась и вытерла нос платком, и он пробормотал только, что, кажется, дождь собирается. Благослови Боже, подумала она, гнилой климат Шотландии. По крайней мере, если начнется дождь, никто не увидит, как я плачу.
И дождь начался. Над головой у нее сошлись тучи, тяжелые и серые. Первые капли упали на голову, испещрили землю под ногами. Потом дождь припустил сильнее. Она встала и пошла, подставив лицо ливню.
Когда она вернулась в лабораторию, на столе лежала записка. Она виновато покосилась на часы над дверью. Два. Она прошлялась несколько часов. Повесив свой мокрый плащ, она снова вышла, чтобы умыться и причесаться, затем вернулась и села за стол.
Записка
Рона принялась за работу, которую ей следовало выполнять вместо того, чтобы выслушивать покровительственные рассуждения Эдварда. Крисси методично заносила результаты тестов в лабораторный журнал. Остальное было в ее записях. Она обследовала одежду мальчика, взяла срезы ткани с воротника и манжет его куртки для анализа ДНК. Поскольку все вещи представляли собой стандартный подростковый гардероб и продавались во многих магазинах по всему Соединенному королевству, то не могли помочь идентификации. На джинсах она обнаружила несколько волокон, которые ждали пока своей очереди на анализ. Она также определила группу крови мальчика, полученной из его вены накануне, и сравнила ее с кровью, залившей покрывало. Неудивительно, что результаты совпали. Мальчик имел первую группу крови, как и примерно сорок два процента населения Великобритании. Что же до спермы и других кровавых пятен на покрывале, то с ними еще предстояло много работы. Ах да, доктор Сиссонс прислал им шелковый шнурок. Установив причину смерти, он в нем больше не нуждался.
Рона сидела за микроскопом, сравнивая два волоска с головы мальчика с двумя волосками (светлым и темным), найденными на его теле. Доказать, что волосы принадлежали одному и тому же человеку, было мудрено, принадлежность их разным людям казалась более вероятной. Через окуляр два волоса на предметном стекле представлялись стволами двух деревьев, покрытых узорчатым и зернистым рисунком. На контрольном волоске кора была гладкая, а на другом – шершавая. Кутикулами, корой и сердцевиной темный волосок значительно отличался от волос с головы убитого. Рассмотрев светлый волос, она с удивлением обнаружила такие же структурные отличия. На первый взгляд, ни один из волосков не принадлежал жертве. Разумеется, мальчик мог подцепить их, вытираясь общим полотенцем, но вполне возможно один из них принадлежал убийце.
Рона ощутила приятную дрожь, охватывавшую ее всякий раз, когда части паззла начинали укладываться в картинку. Лаборатория ДНК могла составить генетический профиль по одному волоску. Результаты экспертизы ДНК и сперма – вот и все, что им может понадобиться для установления личности преступника.
Профиль пошлют в Данди, в Шотландский национальный банк данных. Если там не найдется ему пары, то оттуда он отправится на юг – в Британский национальный банк данных. Если сведений об убийце не окажется и там, то придется искать его другими способами.
Трудно сказать, в какой момент это на нее нашло. Наверное, одного такого момента и не было. Много раз в течение того часа, что она глядела в микроскоп, у нее мелькала мысль, что где-то далеко живет ее ребенок. Сын. Ее собственный мальчик. Как тот малыш из музея. Светловолосый малыш. Ах нет, напомнила она себе. Ее сын не рисует сейчас в альбоме динозавров и не бежит показать учительнице. Он был маленьким много лет назад. Для него все уже позади. Семнадцать лет жизни вдали от нее. Жизни, потерянной для нее. Ее сын уже почти мужчина.