Брекен и Ребекка
Шрифт:
Вероятно, он решил разыскать Ребекку или в нем опять заговорила неуемная любознательность. Сам он потом не смог об этом вспомнить, в памяти его сохранились лишь разрозненные картинки удивительных мест и поразительных событий, ведь именно такую форму приобретают впоследствии ярчайшие из впечатлений детства, которые оставляют в душе неизгладимый след.
Триффану запомнилось, как он удивился, обнаружив в какой-то момент, что остался один и голоса его сестренок и братишки доносятся откуда-то издалека. Ему запомнились огромные туннели, проложенные в меловой почве, среди которых разносились отголоски его писка, сбивавшие его с толку. Ему запомнилось, как он бежал по проходам, древним,
Спустя много лет Триффан будет рассказывать, как очутился в самом Гроте Эха и, услышав отголоски собственных шагов и писка, подумал, что где-то поблизости бродит множество таких же кротят, как он, но, к его глубокому разочарованию, ни один из них так и не встретился ему.
— И хотя я совсем заблудился и должен был бы здорово напугаться, — скажет он, вспоминая о том, что с ним тогда происходило, — я вдруг почувствовал, что все хорошо и бояться нечего. Тогда я не знал, откуда взялось это ощущение, но теперь понимаю: я забрел туда в Самую Короткую Ночь, когда совершается ритуал благословения кротят, и Камень заботится об их сохранности. Каким-то образом мне удалось это почувствовать.
Триффан помнит, как заметил среди туннелей, по которым он плутал, свет, мерцавший где-то впереди. Он развернулся и побежал на него, не испытывая ни малейших сомнений, точно зная, что ничего дурного с ним не случится, как будто бежал на зов Ребекки, крикнувшей:
— Триффан, родной мой, я здесь!
Триффан все бежал и бежал, ему казалось, что место, откуда льется свет, где-то совсем рядом, но он никак не мог добраться до него. Наконец он очутился посреди большого грота, куда более просторного, чем тот, по которому гуляло эхо, заполненного массой изогнутых, пребывающих в постоянном движении корней, верхушки которых скрывались в темноте у него над головой. Про должая идти на свет, он успешно миновал трещины, то и дело попадавшиеся ему на пути.
Триффан не мог сказать, как долго все это продолжалось, но спустя некоторое время корни остались у него за спиной, и он очутился посреди огромного полого пространства внутри дерева. Откуда-то сверху доносился тихий шелест колыхавшихся на ветру листьев бука и неясный гул голосов взрослых, читавших нараспев молитвы.
А свет все манил Триффана, и он отправился дальше, слыша, как где-то далеко-далеко, словно в ином мире, шумит ветер.
Дальнейшие события произвели на него неизгладимое впечатление, но в памяти его остались лишь обрывочные воспоминания о том, как он продвигался, спускаясь все глубже и глубже под землю, пробираясь среди огромных корней дерева, уходивших вверх, образуя свод у него над головой, а свет становился все теплей и ярче, и наконец он оказался в том месте, где находилась массивная нижняя часть Данктонского Камня, погребенная под землей.
А Триффан продолжал двигаться, пробираясь к источнику света, к камню, Седьмому Заветному Камню, сиявшему среди каменных и меловых стен, и казалось, скользившая по ним тень принадлежала взрослому, огромному, могучему кроту, ни перед чем не ведавшему страха. Он становился, смело глядя на Заветный Камень, окруженный ореолом немеркнущего света.
Ему запомнилось,
Росами омоем лапы их,
Ветрами западными шкуры вычистим.
Затем, когда зазвучали слова моления о благодати, Триффан, которого тянуло к удивительному камню как магнитом, не выдержал и, повинуясь порыву, вытянул вперед левую лапу и притронулся к нему. И свет не померк, как случилось в тот раз, когда Брекен попытался прикоснуться к камню, наоборот, он начал разгораться все ярче и ярче, и, если бы в тот момент кто-нибудь мог видеть Триффана, он заметил бы, что залитый сиянием кротенок стал совсем белым.
Молим семькрат благодать
Благодати:
Милости обличья,
Милости добродетели,
Милости страдания,
Милости мудрости,
Милости верных словес,
Доверия милости,
Милости благообразия.
Звучание этих слов было последним, что запомнилось Триффану. И в ту же ночь, только уже гораздо позже, когда он почувствовал, что ужасно устал, до него донеслись крики: «Триффан! Триффан!» — и звуки чьих-то торопливых шагов. Ему пришлось плутать еще довольно долго, но наконец, сделав очередной поворот, он очутился среди стен знакомых ему туннелей, и кто-то из взрослых воскликнул:
— Так вот ты где! А мы уже везде тебя обыскались!
Тут он увидел свою маму Ребекку и подумал, что сейчас ему здорово попадет, но она только обняла его, прижав к себе, и Триффан почувствовал живительное тепло ее любви, являвшейся залогом его сохранности, совсем как свет, который ему довелось увидеть и о котором он уже начал забывать, потому что его вконец одолела усталость, и он уткнулся носом в ее пушистый мех, понимая, что ему не грозят никакие беды, что мама рядом и на свете нет ничего сильней её любви.
Но в ту Самую Короткую Ночь по окончании торжественного ритуала суматоха поднялась не только в Данктоне, обитатели которого обнаружили, что Триффан куда-то подевался.
Аффингтонские летописцы, охранявшие Норы Безмолвия, также пришли в волнение и кинулись бежать посреди ночи по длинным туннелям к Медлару, Святому Кроту, чьи покои находились среди Священных Нор.
— Что случилось? — спокойно спросил он двух молодых летописцев, когда они наконец добрались до него. — Что могло смутить ваш покой в прекраснейшую из ночей?
— Босвелл, — тяжело дыша, ответили они, — Босвелл решил покинуть Норы Безмолвия. Он хочет вернуться к нам.
— Неужели? — с улыбкой проговорил Медлар.
— Но это еще не всё. Он начал скрести когтями по стене норы в том месте, где находится замурованный вход, и мы пришли на шум… и вдруг все озарилось светом… — проговорил один.
— Да, повсюду вокруг его норы разлилось сияние, — подхватил другой, — такое сильное и чистое.
— Да, такое мягкое, белое мерцание, — сказал первый.