Бремя чисел
Шрифт:
Пожалуй, самую сильную неприязнь Энтони испытывает к апельсиновым деревьям. В этом году будет собран первый урожай, что позволит кибуцу получить немалые деньги. Поселенцы постарше, приходя в апельсиновые рощи, со слезами на глазах любуются реальным воплощением своих давних грез. Замешивая бетон для резервуаров-хранилищ, Энтони хочет кулаками вытереть слезы на лицах этих людей.
Пришло время сбора урожая. Фрукты снимают с веток, укладывают в ящики, перевозят и, что самое ужасное, едят. Весь следующий месяц апельсины — единственные фрукты, которые подают к столу в кибуце Мигдал Тиква. Любое блюдо, обильно сдобренное чесноком, тут поливают апельсиновым сиропом. Апельсиновый сок кибуца Мигдал Тиква разъедает десны
Каждое утро Энтони выкатывает свой раздутый живот из общей спальни общежития — живот, который, похоже, больше не принадлежит ему. Он стал отдельным чужеродным телом — некий агрегат, тесно связанный с производством апельсинов. Энтони входит в столовую, где на столах возле каждой миски с кашей возвышается груда оранжевых фруктов. После завтрака он, передвигаясь странной, как у краба, походкой, приобретенной им после сеансов доктора Пала, спускается вниз по склону горы к террасам, отмеченным огромными валунами. Их затащили сюда первые поселенцы, ныне совсем пожилые люди. На это ушли их молодые годы. Как они уверяют, эта работа делалась при помощи осликов, конопляных веревок и шкива, а порой и просто голыми руками. Энтони на мгновение останавливается и смотрит вниз на красновато-ржавую землю у подножия горы, и ему кажется, будто каждый квадратный метр ее усеян апельсиновыми корками, побуревшими и выцветшими на солнце, размякшими и подгнившим в скудной тени, где на них появился зеленый налет плесени. Затем, услышав урчание трактора, он отходит от края, берется за угол брезента, помогает расстелить его по земле. После этого мужчины помоложе берут лестницы, крюки и ножницы и начинают собирать апельсины — те с приглушенным чмоканьем падают на землю. Эти плоды уже непригодны для транспортировки, и Вердену придется съесть их сегодня за обедом — кибуцники, опьянев от удачного урожая, символа их успеха, временно прекратили выпекать хлеб, заменив его сочными фруктами.
Покончив с падалицей, молодые мужчины и женщины, захватив корзины, взбираются на деревья и срывают один за другим блестящие, мясистые апельсины. Для Энтони Вердена это признак нехватки воображения: ведь обитатели кибуца вместо того, чтобы оставить лучшие плоды для себя, предпочитают набивать живот битыми, а отборные продают в другие места.
В столовой Энтони съедает апельсин, отвернувшись от соседей, чтобы те не видели гримасы отвращения, с которой он проглатывает дольки опостылевшего плода, на который ему тошно смотреть. Остальные поглощают фрукты с таким видом, будто это свежеиспеченные булочки. Здешние люди — монстры потребления, и Энтони Верден начинает бояться их.
У него больная спина, и после обеда он помогает женщинам паковать урожай. Упаковка заключается в следующем: обернутые соломой апельсины укладывают в ящики с нанесенной темно-красными чернилами маркировкой — названием кибуца. Впрочем, и эта работа — ведь ему часами приходится сгибаться над ящиками — также не идет на пользу больной спине. Ужинать Энтони садится с трудом, чувствуя, что тело разламывается от боли. Перед ним вновь оказываются ненавистные апельсины, полные мелких косточек.
На следующее утро ящики с фруктами на грузовике отвозят на рынок в Хайфу. Здесь лидеры Объединенной рабочей партии, сидя в уличных кафе, ведут разговоры о революции, время от времени бросая взоры на север. Они ждут, когда же появятся советские танки и помогут
Подобное настроение передается даже суровым обитателям кибуца Мигдал Тиква, когда грузовики отправляются в Хайфу. Прикрываясь от палящих лучей солнца, женщины спускаются с каменных террас и, улыбаясь, передают свою ношу водителям в высоких кабинах. Под клетчатыми платками лежат предназначенные для водителей и их товарищей апельсины. Они станут есть их в дороге — брызжа соком на свои свитера из грубой шерсти, на сиденья, приборные доски, ветровые стекла. Привлеченные запахом фруктов, всю дорогу до Хайфы кабины грузовиков будут атаковать осы, проникая в щели в оконных стеклах и даже через воздухозаборники.
Энтони Верден с нетерпением ожидает этих поездок в Хайфу. Его не страшит ни сутолока рынка, ни высокие ряды ящиков с апельсинами, ни вонь отбросов, ни тучи ос.
Больше всего он ждет возможности зайти в кафе, где можно выпить горячего сладкого кофе с пирожными, дабы успокоить исстрадавшуюся, изъеденную апельсиновым соком полость рта. В этих кафешках, даже несмотря на то, что здесь полно мускулистых и загорелых сынов еврейского народа, присутствует намек на некий шик. В свою очередь, это располагает к общению и даже к размышлениям.
Энтони припоминает, что такое мысль и мыслительный процесс. Он вспоминает, как когда-то ему захотелось перестать думать, вспоминает, насколько коварным оказалось это желание. Верден начинает сомневаться в том, прав ли он был, принимая такое решение.
Подобно человеку, у которого слишком длинный отпуск (когда затянувшееся безделье оборачивается скукой), Энтони садится за столик уличного кафе, окна которого выходят на рыночную площадь Хайфы, и начинает мысленно экспериментировать с идеей всех идей.
Он пишет:
Я привык думать, что индивид — это нечто избыточное. Раньше я полагал, что будущее за группами людей, работающих вместе. Собранные в единый коллектив, они знают больше, и это делает их мудрее. В это я искренне верил. Но когда все без исключения люди объединятся при помощи телеграфных проводов, то настанет день, когда все будут все знать обо всем…
Энтони задумывается. Кому он пишет это письмо?
Я считал, что это послужит благу человечества. Всеобщее единение. Последнее безмолвное примирение всех людей и их мира. Конец отчуждению и бессмысленному существованию…
Да, все верно. Теперь ему понятны его собственные ограниченные возможности. Лечение у доктора Пала устранило перепады настроения и прояснило сознание. Энтони больше нечего сказать. Мечтать ему почти не о чем, надеяться тоже не на что. Раз так, то он выскажется прямо сейчас. Пока не стало слишком поздно.
Конец войны и ее последствия — свинцово-серое море разрозненных воспоминаний.
В последнее время спина все чаще дает о себе знать.
Энтони вспоминает, как лежал на больничной койке, превратившись почти в полного инвалида.
Он вспоминает, как умолял своего старого школьного друга Джона Арвена проявить сочувствие к его жене.
Верден вспоминает (скорее всего это было в 1948 году), как пробудился после операции, призванной исправить его позвоночник. Когда он отошел от наркоза, то увидел в палате Арвена. После операции Энтони было так лихо, что лицо его превратилось в застывшую маску. Впрочем, оно и к лучшему — ведь он сам не знал, радоваться ему или нет.
— Отдернуть занавески? — спросил Джон, подойдя к окну.