Бремя государево(сборник исторических романов)

Лебедев Михаил Николаевич

— Я — мурза хана Тохтамыша, по имени Карык. Ты не гляди, княже, что я в одеянии бедном, изодранном, грязном. Без отдыха, без остановок скакал я в Москву, на себе платье порвал, лошадей из вольных табунов ловил и на диких жеребцов садился. Не смел ведь я в ваши города да села заезжать: один, без товарищей я был, а одному несдобровать бы было в земле Русской. Недобрую весть я привез. Потерпел хан Тохтамыш урон от Тимура Чагатайского, войска своего лишился… но все же могуч он по-прежнему, не склоняет головы перед Тимуром. От Волги-реки послал он меня к князю московскому с дружеским словом, ибо ярлыка писать было некогда. Так говорит великий хан.

Карык

поднял голову, выставил грудь вперед и продолжал громко и торжественно, будто читал по писаному:

— «Привет мой и поклон великому князю московскому Василию, доброму моему брату и другу. Попущением Всевышнего Бога поборол меня Тимур Чагатайский, одолел воинство мое, но я еще потягаюсь с ним. В улусах моих много народа осталось, много батыров можно набрать, а посему надеюсь я снова на Тимура двигнуться. А тебе, друг мой и брат, князь Василий, советую я всю Русскую землю поднять и навстречу Тимуру идти. Уполовинено воинство Тимурово, не ведает он мест здешних и легко погибнуть может со всею ратью. А буде ты, князь Василий, не хочешь со мной вражду иметь, пошли на вспоможение мне пять тем [12] воинов конных, дабы мог я сугубо с батырами своими Тимура разбить и избавить тебя и себя от дерзости мятежного хана чагатайского. И припадет тогда сердце мое к тебе, и будем мы друзьями навеки». Вот что повелел передать великий хан московскому князю Василию, — заключил мурза, переходя в свой обычный тон. — А чтобы вы не сомневались во мне, дал мне великий хан перстень свой с печатью. Зри, княже.

12

То-есть пятьдесят тысяч. (Примеч. авт.).

И татарин показал Владимиру Андреевичу драгоценный перстень Тохтамыша, с вырезанною на нем печатью хана. В голове Владимира Андреевича мелькнула мысль:

«Хитер Тохтамыш неверный. Пять темь воинов просит! А за что бы, спрашивается, дали мы ему вспоможение? Не за разорение ли им земли Русской? Аль за подлую измену под Москвой, когда он князя Остея и других в ловушку заманил и Москву разграбил? Нет, отложи попечение, поганец! Довольно под твою дудку плясать! Да и не до тебя нам нынче!..»

Однако, предусмотрительный в подобных делах, князь не стал кичиться перед посланцем Тохтамыша тем, что Русь может помочь Золотой Орде, но может и не помочь, а просто сказал:

— Рады мы услужить великому хану Тохтамышу, но не знаю, воины наберутся ли. Получили мы его грамоту дружескую, посланную с князем Ашаргой, а ежечасно тщимся, как бы хану великому угодное сделать. А об этих словах хана я отпишу государю-князю московскому в Коломну. Как он присудит, так и будет.

«Хитрить так хитрить!» — мысленно усмехнулся князь и продолжал:

— Так и скажи хану великому. Князь московский Василий не оставит по слову его высокому сделать. А ежели не можем мы воинов собрать, то не прогневайтесь. На нет и суда нет.

После этого Владимир Андреевич начал расспрашивать Карыка: как произошло сражение между его соотечественниками и монголами чагатайскими, почему Тохтамыш получил урон, а Тимур выиграл победу, каковы по храбрости воины последнего, — но татарин отвечал так сбивчиво и заведомо лживо, восхваляя своих земляков и выставляя трусами чагатайцев, что он прекратил расспросы и сдал Карыка на руки придворной челяди, приказав накормить и напоить

его.

— А наутрие дайте ему коня доброго, оболоките в одежу новую и на рязанскую дорогу проводите: пусть восвояси едет, — распорядился Владимир Андреевич, и мурзу увели на отдых.

— Наказал Бог злодея! — промолвил князь по выходе татарина, относя это слово к Тохтамышу. — Нашлась и на него управа! И как бы счастливы мы были, если б Тимур повернул назад… Но он на нас наступает… Господи, помоги нам! Не оставь нас без святой Твоей помощи! На Тебя Единого надежда!..

Он перекрестился на висевшие в углу иконы, блиставшие дорогими окладами, взял в руки гусиное перо, подумал и принялся за писание грамотки, прерванное прибытием ханского посланца.

IX

В этот же день московский митрополит Киприан, продолжавший жить в Симоновом монастыре, посетил Федора-торжичанина, лежавшего на одре болезни. Юродивый, по-видимому, поправился; лекарственные снадобья инока Матвея понемногу становили его на ноги. Кровавые раны на голове затягивались, тело уже не так болело и ныло, и он даже мог подниматься с постели, хотя, конечно, с большим трудом.

— Мир ти, брате Феодоре, — промолвил митрополит, входя в обительскую странноприимницу, где лежал больной юродивый. — Божие благословение да будет над тобою. Ну, каково здравие?

Федор приподнялся на постели, сел и, принявши благословляющую руку митрополита, поднес ее к губам и поцеловал.

— Твоими молитвами, владыка святой, оживать начал. Язвы на голове затягиваются, телеса сил преисполнены. Не ведаю я, чем милость Господню заслужил?

Киприан подсел к нему на низенький табурет, поставленный в головах юродивого, запретил ему подниматься на ноги, что Федор хотел было сделать, помолчал немного и сказал:

— Радуюсь я, что ты поправляться начал. Не одним духом жив человек. И о плоти своей иногда позаботиться следует. И Господь недаром подает тебе здравие: видит Он твою жизнь добрую и воздает тебе по заслугам твоим!

— Не хвали незаслуженно, владыко, — возразил Федор, не желавший принимать похвал, хотя, быть может, и справедливых. — Какова моя добрая жизнь? Это никому неведомо. А грехов у меня много… ох много! Не знаю я, как меня Господь Бог милует!..

Он вздохнул глубоко и сокрушенно, сотворил крестное знамение и продолжал тихим голосом:

— Да, погряз я во грехах, а весь люд православный во грехах утопает… Кара Божия постигает страну нашу.

Страшный воитель идет. Земля-мати сотрясается от топота многого множества ратей хана Тимура. Неисчислимо воинство его. Точно туча грозная, подвигается он к рубежам нашим, беспощадно предает огню и мечу все живущее!.. Нельзя думать, чтоб ополчение наше остановило стремление врагов! Если чуда Божия не совершится, погибель Руси предстоит… Припомнятся нам времена хана Батыя…

— Что ты говоришь? — с ужасом воскликнул митрополит, смутившись от слов юродивого. — Неужто христолюбивое воинство наше не сможет преградить дорогу врагу?

Торжичанин печально покачал головой.

— Не в воинстве сила, а в Божией милости, владыка. А Божию-то милость мы не заслужили. Нераскаявшиеся грешники мы. От князя великого до последнего смерда грешим мы, не думая о заповедях Господних! Телеса свои мы холим, мамону ублажаем, всяким непотребствам предаемся, а Господа Бога забываем. Нет среди нас молитвенников за землю родную, кроме тебя, владыка святой, да кроме игумена троицкого Сергия, да еще некиих иноков добрых!..