Бремя империи
Шрифт:
— Вниз! — заорал Али, перекрывая даже рев вертолетных двигателей; турок и мусульманин, он прекрасно понял, что произойдет дальше. — Вниз, к воде! Разворачивай вертолет!
Винтокрылая машина резко нырнула вниз и вправо, прижимаясь к воде — и тут горизонт осветился ярчайшей вспышкой — словно ночь легким мановением волшебной палочки превратилась в распятый солнечными лучами день. Испугаться я не успел — через секунду ударная волна швырнула многотонный вертолет как пушинку…
Бейрут, госпиталь ВМФ
25 мая 1992 года
Сознание вернулось внезапно, неожиданно. Сначала появился свет —
Стараясь отвернуться от этого света, я замотал головой, сморщился от резкой боли. Рядом кто-то крикнул: «Доктор! Доктор!» — но этот крик прозвучал, словно откуда-то издалека. Я хотел открыть глаза, посмотреть, где я и что со мной, но не смог — снова отключился, погрузился в спасительную тину беспамятства…
Второй раз я пришел в себя уже через час — на сей раз уже окончательно и бесповоротно. Время уже клонилось к закату, судя по лучам солнца, бьющим в палату через окно…
На сей раз я просто открыл глаза — я уже помнил, что произошло, прекрасно помнил. Помнил и ночное построение на палубе, и рев турбин «Сикорского», несущегося к захваченному газовозу, и слепящий свет, который, казалось, был виден не через иллюминаторы, а через броню. Не знал я только одного — кто из наших остался в живых…
Повернув голову, я убедился, что по крайней мере один человек из моего нового экипажа точно жив — на соседней кровати, в больничной пижаме, поддерживая правой рукой закованную в лубок левую, сидел Али в боевой раскраске. В боевой раскраске — вся его физиономия представляла собой живописную картину из синяков, порезов и пятен йода. Заметив, что я повернул голову, Али соскочил с кровати, наклонился надо мной…
— Саня? Ты узнаешь меня…
— С трудом… — прокаркал я, слова буквально продирались через распухшее и пересохшее горло, — пить…
Вода была теплой, графин целый день простоял на тумбочке — но вкуснее воды я не пил давно…
— Турок… [32] Ты что…
— Отдыхаю на больничной койке вместе с тобой. Кстати — ведь ты меня из тонущей вертушки вытащил, не помнишь? За мной должок…
— Я? — В голове была пустота, единственное, что помнилось, это яркий, выжигающий глаза свет, лучи которого пронзали иллюминаторы вертолета подобно мечам….
— Ты, Ворон, [33] ты. Мы последние выбирались, вертушка уже под водой была, а у меня с рукой — сам видишь. Ты меня и вытащил…
32
Турок — таким был позывной Али, никакого национализма в этом не было, турок и турок. В Империи вообще, называя друг друга «русский» или «турок», просто констатировали факт, и не более того.
33
Ворон — прозвище и позывной Воронцова в Севастополе до тех пор, пока его не стали считать предателем.
— Не помню ни хрена…
— Вспомнишь. Всех нас прилично шарахнуло, правда, сейчас в госпитале только мы двое и остались. Остальные долечиваются…
— Ладно. А что вообще произошло?
— Они взорвали газовоз. Поняли, что до Бейрута им не дойти,
— Так, получается, это ты нас всех спас?
— Да брось… Так вот — шарахнуло так, что достало «Колчак». Там все чуть с ног не попадали. Выслали спасательный вертолет, подобрали нас — нашли почти сразу. Вверху эскадрилья была, они с «Цесаревича» поднялись, их тоже ударная волна достала. В общем — вытащили нас и сразу в госпиталь…
— А где эскадра? Мы же на учения шли?
— Эскадра ушла на учения, они уже в районе Африканского Рога. А «Колчак» здесь, на траверзе болтается… Я слышал, нас временно на берег, в Бофор [34] списывают…
— С нашими что, с экипажем?
— Аллах миловал — только двоих потеряли. А в нашем экипаже все целы. Вертолет сразу в воду швырнуло. Взрыв такой был, что зарево даже с Бейрута хорошо видно было…
— Слушай, Али… — Мысли метались в голове, сформулировать вопрос было сложно, — скажи, какого черта им надо?
34
Крепость Бофор — основанная еще крестоносцами огромная крепость, расположенная на скале. В крепости были расквартированы десантники и части особого назначения, в том числе и отряды боевых пловцов. В целом крепость представляла собой мощную и практически неприступную твердыню, основной узел обороны Южного Ливана в целом.
Но Али меня прекрасно понял…
— Есть разные люди, Ворон… Раньше у нас была своя страна, были султаны, беи… Сейчас этого нет — но есть Империя, которой служил мой отец и которой служу сейчас я. Многих это устраивает — но не всех. Есть те, кто готов проливать кровь братьев своих по вере. Есть и заблудшие души… Я вижу то, что я вижу — что русские не хотят вражды, что меня, внука офицера враждебной вам армии, приняли в армию, что я стал офицером, что моя сестра учится в русском университете. Что никто не запрещает нам молиться своим богам и почитать своих предков. Но не всех это устраивает. Я не знаю, как это объяснить…
Это действительно не объяснить нормальному человеку и нормальными словами…
— Мир? — Я протянул руку своему командиру экипажа, и он крепко пожал ее.
— Мир! Кстати, тут тебя письмо дожидается, в красивом голубом конверте. Я не набрался смелости его вскрыть и оставил до тебя…
Я резко дернулся, так резко, что помутилось в голове…
— Спокойно, спокойно… — Али вложил конверт мне в руки. — Сам вскроешь или помочь?
— Иди ты…
Моn sher, наконец-то я тебя нашла. Твой grandpapa наотрез отказывался говорить, где ты, но от меня не спрячешься, ты же знаешь.
По городу ползут ужасные слухи относительно того, что произошло там у вас. Papa был просто в ярости, когда ему доложили. Не хочу думать о плохом, не хочу верить предчувствиям, напиши так скоро, как только сможешь. Со мной все хорошо, грызу гранит науки и вымаливаю прощение. Пиши на адрес Кэти, она передаст.
Я поднес письмо к носу, вдохнул тончайший, едва уловимый аромат дорогих духов. «Опиум» — ее любимые духи…