Бремя мира. Том I
Шрифт:
Когда жизнь покинула тело нашего конунга, Ходрик вытер руки и обратился к нам:
– Не для того я рискую собой и своими людьми, чтобы кланяться какому-то сопляку, рожденному безродной девкой.
– Что же нам делать?! – спросил кто-то из нас, возможно даже, что это был мой вопрос. Я был так напуган и растерян, что никак не мог собраться с мыслями.
– Что делать? – переспросил он – мы убьем всех, кто знает об этом выродке и разойдемся по своим Уделам. Как независимые ярлы. Мне надоело бросаться туда, куда велит конунг. Теперь мы сами будем решать, что делать. Согласно древнему закону, я – человек,
Ходрик был самым влиятельным из нас, поэтому мы согласились с его предложением, в конце концов, в каком-то извращенном смысле, он следовал древним законам. Так я оправдывал свою трусость, на первых порах, когда еще находил в себе наглость выискивать себе оправдания.
Нам пришлось прибегнуть к различным ухищрениям, но, в итоге, все, кто знал об этом и все, кто имел хоть какое-то отношение к бастарду, которого мать назвала Эатуром, были мертвы. В честь этого, мы устроили пир. К тому времени, совесть начала съедать меня за то, что мы натворили, но страх перед позором и перед моими сообщниками заставил меня сохранить наш страшный секрет и прийти на этот пир. Состоялся он в главной трапезной Ториствуда. Голову шестнадцатилетнего Эатура, который, при жизни, абсолютно ничего не знал о своем отце, кто-то насадил на подсвечник и поставил его в центр стола.
С тех пор, я старался не видеться с другими ярлами и делал все, чтобы хоть как-то ослабить то чувство вины, которое долгие годы не давало мне спать. В конце концов, глас совести стал более терпимым, и я продолжил жить. Даже нашел себе жену (Хофорт улыбнулся, как всегда, это делал, вспоминая мать Рикхарда). Однако, два месяца назад, до меня дошли новости о смерти Ходрика. Когда слуги зашли в трапезную, чтобы подготовить ее к завтраку, они обнаружили семь трупов, сидящих за столом и голову ярла, насаженную на подсвечник в самом его центре. Тогда никто, кроме нас шестерых не знал, что это значит.
На данный момент, в живых остались только я, Корун, Боткруф и Рубберт. И, откровенно говоря, я не думаю, что этим все ограничится. Мои люди, в других Уделах держат меня в курсе, и я знаю, что, незадолго до смерти Ходрика, тамошнему народу кто-то поведал о нашем заговоре. Эти информаторы, конечно же, думают, что это – грязная ложь. – Вновь печальная улыбка обозначилась на его лице, – Полагаю, от смуты в Готервуде нас спасает только то, что мы расположены слишком далеко от остальных Уделов, чтобы активно обмениваться вестями с соседями. По крайней мере, в это время года.
Ярл Хофорт вновь замолчал и опустил глаза, избегая встречаться взглядом со своим сыном. Рикхард не знал, что и думать. Его отец, человек, который всегда вызывал в сердце сына искреннюю гордость признается теперь в собственной низости и безвольности. Разумом юноша понимал, что Хофорт заслужил смертную казнь за измену монарху, но сердце его не могло просто взять и смириться с этим. Он, как мог, пытался оправдать поступок отца в своих мыслях, отчаянно искал хоть какой-нибудь аргумент в его пользу, но это было бесполезно.
– Кто… –Рикхард хотел задать вопрос, но
– Мстит нам? – закончил он за сына, глядя на лоскут голубого неба, видимый в библиотечное окно, – я начинаю верить, что Эатур вернулся.
– Что будет дальше? – юноша и сам не знал, кому адресован был его вопрос, Йоррмиту или Хофорту.
Ответ взял на себя старик. Он промочил пересохшие губы отваром, глубоко вздохнул и повернулся к своему воспитаннику:
– Мы должны спасти тебя, ибо ты ни в чем не виноват.
После этих слов, Йоррмит поднялся из-за стола и подошел к своему тайнику и вытащил нужный кирпич, чем вызвал искреннее удивление ярла, ничего об этом схроне не знающего. Из тайника наставник достал небольшой мешок и поставил его на стол, перед собеседниками.
– Здесь, – сказал он, развязывая узел, – все необходимое: запас трав для отваров и лечебных припарок, золото (держи его под одеждой и никогда не доставай при людях, пусть в кармане у тебя всегда валяется пара монет, перед тем, как тратить их, хорошенько запачкай, ты должен выглядеть бродягой, а не богачом) …
В мешке, также, был небольшой острый серп для сбора трав, лекарский нож, длинная веревка, запас вяленного мяса, медный котелок и несколько ложек, бурдюк для воды и прочие необходимые для путников вещи.
– Мы с ярлом Хофортом постараемся сделать так, чтобы тебя не постигла участь родственников погибши ярлов. Но мы не знаем, каков этот человек, который именует себя Эатуром, поэтому, на всякий случай, тебе, лучше, убраться как можно дальше из Готервуда. Хотя бы, на время.
– А как же отец? Может, этого Эатура устроит заключение? Йоррмит, ты – самый умный человек из всех, кого мне доводилось встречать! Неужели нет никакого выхода?! – Рикхард понимал, что ведет себя, сейчас, не самым достойным образом, но ему было плевать.
– Если есть другой выход для твоего отца, я его не знаю, прости, – говоря это, наставник казался мальчику ещё старше, чем обычно, – но у тебя есть шанс. Реальный шанс, который ни я, ни твой отец не позволим тебе упустить. Ты должен будешь отправиться в путь, как можно скорее.
– Скажи, хотя бы, куда?
– Мы этого не знаем, мальчик мой, и не должны знать. Ты уйдешь завтра на рассвете, один, верхом на муле. Никто не должен знать ни твоего имени, ни того, откуда ты родом. Сегодня у тебя будет время придумать себе новую личность и выбрать, куда ты отправишься. Не оставляй ни малейшей подсказки о том, кем ты станешь и куда пойдешь. Даже нам не говори. Я многому тебя научил и верю, что ты справишься.
Рикхард, не веря собственным ушам, смотрел то на отца, то на наставника. Как быстро все изменилось! Пятнадцатилетнему юноше трудно было совладать со всеми открытиями, обрушившимися на него. Все ярлы – предатели конунга (и его отец в том числе), убившие наследника престола, который был почти ровесником самого Рикхарда, какой-то человек (человек ли?) мстит им, убивая их самих и всю их родню, сам Рикхард в опасности и должен теперь оставить всю свою жизнь позади, убегая от нее так быстро, как только сможет. Он не знал, как ему отреагировать. Страха он пока не чувствовал, слишком велико было потрясение, чтобы уместиться в его сознании так быстро, сейчас, в его сердце просто царила какая-то пустота.