Бремя нашей доброты
Шрифт:
Как-то под воскресенье Ника послал сватов к Карабушам. В воскресенье по окончании службы жена Умного стояла у ворот церкви и так отчитала Тинкуцу и ее дочь, что, казалось, краснели и дороги, и заборы, и крест на сельском храме покраснел. В понедельник Ника спрятался в конюшне и затянул вожжи вокруг шеи - его спасли в последнюю минуту. Во вторник уже сам Умный вместе со своей супругой пришли к Карабушам извиняться - господи, погорячились, всего один сын, а ученье так шло ему, так его хвалили профессора! В среду заново сосватали Нуцу, уже с ведома обоих родителей. В пятницу Нуца села в фаэтон жениха, и они поехали
Онаке Карабуш ходил какой-то отреченный, неприкаянный и немного глуповатый. Это с ним бывало и раньше, вдруг ни с того ни с сего человек глупеет, но это всегда ему для чего-то нужно было. Теперь, вероятно, глупость должна была спасти дочь, ибо Глупому с Умным не по пути. Рано или поздно, Умный Глупого околпачит, но, к сожалению, дома его предчувствий никто не разделял. Тинкуца была счастлива породниться с клетчатой шалью, сыновья были рады заиметь родню на западе, что до самой дочери, то она была вообще невменяема.
О, великий боже! Совсем другое имел он в виду в тот далекий вечер, когда вышел к калитке рассказать веселую небылицу с бантиками парнишкам с их окраины. Он думал отыскать хорошего, скромного парня, помочь ему поставить домик где-то рядом, в восточной части, чтобы быть поближе, но пришел Случай и все перевернул вверх тормашками. И нужно поднимать руки вверх - куда денешься. Когда человек остается совсем один, он должен уступить, чтобы не оказаться совсем уж в дураках. Онаке уступил, но судьба не уступила.
За неделю до свадьбы, в четверг, отправив сыновей в овчарню, Онаке поехал пахать те самые полгектара, которые отходили в приданое. Конечно, с этим можно было и не спешить - у Умного и лошади получше, и плуг берет поглубже, но ему хотелось еще раз побыть на том клочке земли, из-за которого он судился и который теперь, видит бог, уплывал от него навеки.
Нуца молча прощалась со своей семьей. В последние дни она стала на редкость ласковой и послушной, она хотела остаться в памяти хорошей дочерью, хорошей сестрой. И в тот день словно грех ее надоумил идти в поле, навестить пахавшего там отца, причем пришла она, как раз когда все было вспахано и нужно было помочь снять последние невспаханные бровки у самой межи.
Для нее это было не ново, она тысячу раз вела лошадей под уздцы, взяла их и на этот раз. Вокруг стоял стеной подсолнух Умного, и так в том году уродил подсолнух, такие огромные шляпы свисали над пахотой, что и Онакию, и Нуце, и самим лошадям приходилось то и дело уворачиваться от ударов.
Они уже почти все закончили, около ста шагов, не более, оставалось до дороги, как вдруг из глубины этих подсолнечных лесов откуда-то выскочила гигантская рыжая лиса и, нырнув коням под брюхо, скрылась в подсолнечнике по ту сторону пахоты.
– Тпр-у-у-у...
Лошади, тихие старые клячи, вдруг встали на дыбы, затем, дико захрапев, свернули с борозды и понесли наобум по подсолнечнику. Онаке крикнул дочери бросить поводок, и она бросила его, отбежала, но плуг, вылетев из борозды, валясь на бок, задел ее ручкой по колену. Она взвыла от боли, и Онакию показалось, что слышал, как железо ударило в кость, он слышал хруст. Удар пришелся по коленной чашечке, а ему, прошедшему войну, было известно, что это такое.
Через
Нуца держалась молодцом.
В тот же день, под вечерок, она шла веселая как ни в чем не бывало к колодцу. Она шла легко, игривой походкой и только изредка вытирала холодную испарину на лбу. Но обратно, с полным ведром, Нуца уже не могла идти. Она искусала губы, отдыхала через каждые два шага, и, даже когда не двигалась, было видно, что она хромает и что у нее уже не те легкие, стройные ноги, которые так нравились Чутуре.
Во дворе Умного стояла запряженная телега, которую собирались посылать в Кодры за хорошим вином. Но тут начали приходить чутурские старушки, что-то нашептывать. Харалампие, закрывшись в доме с сыном, долго совещался. В тот же вечер он передал Онакию Карабушу, что для свадьбы они еще не готовы и очень просят, если только можно, отложить на неделю.
Всю эту неделю Нуца целыми днями бегала по Чутуре. Она была такая же стройная, такая же веселая, она ни капельки не хромала. Только ее маленькие крепкие ручки кромсали все, к чему бы ни притрагивались, только ее карие глаза, помутневшие от боли, метались во все стороны, да еще временами вдруг срывался голос - это было очень смешно, и она сама смеялась над этим.
А дотошные старушки неотступно следили за ней. Господи, для чего же они еще и жили, как не для того, чтобы следить! Они поджидали Нуцу в тихих переулочках, когда та шла одна, и, спрятавшись за акацией, вздыхали: прихрамывает-таки, бедняжка.
Свадьбу отложили еще на две недели. Онакий Карабуш запил, и Чутура стала забывать о ней: уж если свадьбу дважды переносят, а отец невесты напивается в корчме!.. Но зря спешила Чутура быть умнее других - в конце концов она таки состоялась, эта свадьба.
Стоял теплый воскресный день. Осыпались уже и орехи, и весь двор Харалампия Умного, окруженный орехами, был покрыт мягкой, шуршащей, но все еще пахнущей листвой. Играл привезенный из Ясс знаменитый оркестр военных воспитанников.
Ника был немыслимо красив. Все, что должно было в нем еще расти и наливаться соком, вдруг, в какие-нибудь два дня, налилось и расцвело. Ахнула вся Чутура, когда он вышел станцевать свой последний вальс с молодой невестой. Кто знает, как ей будет танцеваться после свадьбы, важно, чтобы Чутура запомнила, как она была красива и как станцевала свой последний вальс.
А Чутура впервые в жизни видела эту невесту, и ей не понравилось, как она танцует. Чутура ничего не хотела запомнить. Чутура удрученно смотрела на низенькую смуглую невесту с коротко остриженными каштановыми волосами. Было почему-то неловко видеть, как неумело семенит она ножками и с каким глупым форсом вывернула ручку на спине жениха.
Чутура смотрела. Чутура ахала. Чутура недоумевала и спрашивала: кто такая эта невесточка, откуда ее Ника выкопал? Половина Чутуры молча пожимала плечами, другая половина тоже удивлялась, и только две-три старушки доверительно сообщали: как же, дочь нуелушского богача по прозвищу Удачливый. Они в поле познакомились, потому что земли у них прямо межа в межу, так что, видать, и в самом деле судьба...