Бремя нашей доброты

Друцэ Ион Пантелеевич

Для любого крестьянина вид запущенного поля - это чье-то непоправимое горе. Нуца стояла опечаленная, но вдруг откуда-то из-под этой обглоданной полыни выкатился пушистый шарик, за ним серая, полуодичавшая кошка, а за ней уже плелась длинная вереница кошачьей родни. Нуца удивилась - откуда они тут взялись, и только потом увидела среди этой полыни старика в выцветшей шляпе. С помощью двух молодух старик выкладывал стены маленького домика. Скорее это даже был не домик, а старомодная мазанка, каких не то что в Памынтенах, но и в деревнях давно уже никто не строил. Стены были выложены почти что в человеческий рост, и поражала скромность, бедность этой постройки: четыре стены, двери,

два окошка по сторонам, прямо как на детских рисунках. И строили они его из самана, кирпича, сделанного из глины, перемешанной с соломой, и кирпич был в основном битый, купленный у кого-то за гроши. Как только кошка замяукала, они все трое вздрогнули, вернее, не то что вздрогнули, а как-то ссутулились, стараясь спрятаться за стенки своего домика. И как ни странно, даже не обернулись, чтобы посмотреть, к кому это кошки пристали и попрошайничают.

Нуца всегда отличалась врожденным чувством уважения к обедневшей старине и теперь, смущенная тем, что помимо своей воли обеспокоила добрых людей, дабы они плохо о ней не подумали, крикнула издали:

– Бог вам в помощь!

И старик, и обе его помощницы оглянулись, но ничего не ответили. Через дорогу во всю длину этой шеренги белых домиков то тут, то там хлопотали во дворах хозяйки, и молодухи, видимо, решили, что Нуцыно пожелание относится к этим белым домикам. Но нет, Нуца стояла спиной к ним, она смотрела на старика, и через некоторое время старик, не оборачиваясь, поблагодарил вполголоса. Он стоял на железной бочке, служившей ему помостом, и Нуца, истолковав ответ на приветствие как приглашение, пошла к ним. Сказала издали, как бы косвенно оповещая о своем приходе:

– Хочу посмотреть, как вы ее распланировали. Может, на тот год и мы начнем строиться.

– Брысь!
– прикрикнула на оголодавших кошек одна из молодух.

Попетляв между старыми, обмазанными глиной ведрами и битым кирпичом, Нуца уселась на какой-то ящик перед самым домом, там, где со временем, возможно, хозяева посадят орех, и вырастет он красивым, и будет прохладно и хорошо здесь. Неожиданно для самой себя спросила:

– А что, правда орех посадите?

Каждый молдаванин что-нибудь да сажает перед своим домом. Кому что правится. Нуца, например, очень любила орех, и хоть росла перед ее домом сирень, она тем не менее каждую субботу приносила в дом ворох ореховых листьев, и все лето у них в доме царил острый, праздничный запах. Ей очень хотелось посоветовать этим людям посадить орех, но она не знала, как это сделать.

Старик, бледный и худой, видимо, не ожидал ее прихода, и как только она села на старый ящик, он, подумав, бросил мазок. Затем вопросительно посмотрел на своих помощниц, как бы говоря им: ну вот, сами видите! Пришел человек, и что же мне делать? Не могу же я, в самом деле, не подойти, не поговорить с ним!

Его помощницы, полные, скуластые девахи, молча сопели, занимаясь своим делом. Одна перетаскивала кирпичи с места на место, другая месила глину крепкими, мускулистыми ногами. Они, видимо, часто ссорились из-за излишней медлительности старика, из-за его слабости точить лясы то с одним, то с другим. Теперь он стоял растерянный и сам не знал, как ему быть: если подойти к Нуце - новый скандал, а класть дальше кирпичи было неудобно перед чужим человеком.

Кошки осаждали так, что прямо сердце разрывалось от жалости.

– Не обращайте внимания, - сказал старик.
– Кыш, холера!! Этих лицемерок кормить не надо.

– Да почему же?

Спустившись с помоста, старик подошел к ней, молча, кивком поздоровался, сел рядом на пыльную землю, как садятся обычно только пастухи да самые что ни на есть беспросветные

горемыки, которым уже терять нечего. Вздохнув, он поднял голову, стал всматриваться далеко в поле, точно ожидал увидеть там самое главное, что только было в этой жизни. Посмотрела туда и Нуца, но ничего там не было - только запущенное поле да небо. Глаза у старика были карие, и еще были они такие добрые и такие печальные, какие только в Молдавии и можно встретить. Он все смотрел бесцельно туда, в поле, - Нуце показалось, он что-то припоминает, но никак не может вспомнить, и, чтобы как-то помочь ему, она сказала:

– О кошках вы что-то говорили.

Старик опустил голову, теперь внимательно разглядывая пятачок земли под своими ногами. Разглядывал со странным упорством, пылинку за пылинкой, и Нуце вдруг показалось, что и в поле, и под ноги он смотрит из-за своей чрезвычайной стеснительности. Это редко встречается у людей такого возраста, разве что они уж совсем глупы. У старика лицо было крупное, мятое, но лоб был высокий, ясный, думающий. Нуцу все это заинтриговало:

– Так почему же кошек не нужно кормить?

Старик улыбнулся одними морщинами.

– Если их еще и подкармливать, мыши нас совсем изведут.

– Что, так много тут мышей?

Старик удивился: мыслимое ли дело, чтобы она об этом даже и не слышала?! Похоже, до них еще не дошло. Оглянулся, не слышит ли их кто, и сказал как можно тише:

– По ночам все это поле - одни серые твари... Ступить негде.

Это зрелище показалось Нуце чистым кошмаром - она боялась мышей.

– Да что вы говорите?! Откуда они взялись?

– А увязались за нами. Мы згурицкие. И твари эти тоже згурицкие.

– Что же они, поплелись за вами пешком от самой Згурицы? Да сколько той мышке топать, чтобы пройти столько верст!

– Брысь!
– прикрикнул старик на особо надоедавшую кошку, после чего сказал, улыбнувшись: - Они, милая женщина, не то что из Згурицы сюда, они, чего доброго, и на тот свет за нами подадутся...

Нуцу вдруг пронял легкий озноб. Она поняла, что у старика, несомненно, не все дома. Пожалела, что завернула сюда, но глупость была уже сделана, и нужно было как-то закруглить этот разговор и при первом же удобном случае попрощаться.

– Чердаки, наверно, были полны - вот мыши и развелись.

– Да откуда в Згурице полные чердаки!

– На каких же тогда харчах мыши у вас там расплодились?

– А они пожирали квитанции со сданного хлеба. Перед засухой Згурица вывезла немыслимое количество хлеба, и в каждом доме квитанций было полно...

– Господь с вами, станут мыши их есть!

– Что ты, милая женщина! Это для них самое что ни на есть лакомство. Наши, кто был поумнее, попрятали квитанции в крынках, в глиняных горшках, а меня вот бог не надоумил, и приходится горе мыкать.

– Что, у вас тоже квитанции поели?

– Одна белая пыль от них осталась. А без квитанции, сами понимаете, что за жизнь! Сегодня проверка, и завтра проверка, и как только постучат в окошко, первым делом - квитанции покажи.
– Он сделал еще одну попытку оторвать взгляд от земли.

– Ну, сказали бы, так, мол, и так. Извините.

– Милая, а кто поверит? Если у тебя нет на руках документа, ты все равно что желтый лист на воде: как захочется волне, так и закрутит.

Старик посмотрел в поле, затем снова принялся разглядывать лежавшую под его ногами пыль, и Нуце вдруг показалось, что он просто прячет глаза, потому что так горько, так трудно ему вспоминать об этом. И скупые, мягкие жесты, которыми он искал нужные слова, и длинные паузы, и усталое неподвижное лицо - все это были отголоски того большого горя.