Бремя нашей доброты
Шрифт:
"Отец идет!"
Все вокруг шумело и грохотало, надрывались музыканты, трещали от плясок полы, хлопали двери, звенели стаканы, но, прорываясь сквозь весь этот невообразимый шум и гам, Нуцын слух сторожил знакомые шаги, и как только во дворе заскрипел снег от той, знакомой ей походки, у нее, еще не успевшей толком проснуться, сладко екнуло сердце, как это бывало в давнем детстве.
"Отец идет!"
Он не сразу вошел в дом. Сначала осмотрел хозяйство - не забыли ли загулявшие хозяева покормить овец, напоить корову, запереть курятник, затем он долго возился на крыльце, сметая снег со своих валенок, и только потом открыл дверь. В сенцах постоял немного - двери вели в три
– Добрый вечер.
– Добрый, отец.
Он снял шапку, кожух, вешать их было не на что, все гвозди заняты одеждой гостей, и он аккуратно сложил все на пол, а сам сел на маленькую скамеечку. Он ее очень любил, эту скамеечку. Одет он был в старую поношенную одежду, потому что рождество по новому стилю прошло, по старому еще не наступило, а других причин нарядиться у него, видимо, не было. За окном светила ночь белым снегом, старик сидел на низенькой скамеечке уютно, по-домашнему, и все казалось в порядке вещей - был зимний вечер, и он навестил свою дочь. А Нуца лежала и молча разглядывала его - она очень соскучилась по нему. Спросила:
– Как там наши овечки? Мирча, верно, забыл о них?
Онаке бросился защищать зятя:
– Что ты! Они и поены, и корму на два дня.
Помолчав, смущенно улыбнулся и сказал:
– Я их зернами обсеял! Пусть ягнята у них будут хорошие - у тебя, говорят, завелись мужики в доме, а мужику без хорошей шапки нельзя.
Нуца все это забыла, она только теперь вспомнила, что на рождество и на Новый год хозяева просили колядующих бросить по одной пригоршне пшеницы в овечий загон, в коровник, в конюшню. Хороший, ухоженный скот во дворе ей всегда казался высшим признаком благополучия, а этот рождественский обычай представлялся всесильным, и она вдруг по-детски в него поверила и обрадовалась, точно благополучие уже наступило.
– А нас с сыном вы не обсеете на счастье?!
– Так ведь рождество-то прошло!
– Что с того! К овечкам-то вы заходили.
– Овцы - другое дело, что они понимают, овцы-то...
– Пожалуйста, обсейте и нас. Мы ведь ненамного умнее своих овечек.
Старик достал из кармана пригоршню кукурузы, прошептал что-то, взмахнул рукой, и зерна мягко зашелестели. Нуца вдруг услышала себя декламирующей:
Благословенная рука,
И зерна вырвались на волю!
А хваткий сеятель идет
По свежевспаханному полю...
– Спит?
– тихо спросил старик.
Нуца не слышала его - как только он подошел близко, она, не мигая, принялась внимательно разглядывать отца - разглядывала его лоб, и щеки, и подбородок.
– Соскучились мы по вас, отец...
– Да ведь к вам теперь, зимой, стало трудно добираться. А мы, старики, хоть и легки на подъем, но пугливы, часто с полдороги возвращаемся...
Параскица, главная кухарка и старшая над обслуживающими стол, несмотря на свои бесчисленные хлопоты, нашла время шепнуть Мирче, что тесть пришел. Мирча, хоть и выпивший, мигом выскочил из-за стола - подумать только, притащился старик! Несмотря на их взаимную неприязнь, Карабуш все-таки был самым главным человеком в его жизни, и ему очень хотелось видеть его сегодня в своем доме. Надо было пригласить, усадить за стол; может, и сам Василий Андреевич разговорится заодно с ним - начальство ужас как любит поговорить со стариками относительно тяжелого прошлого и прекрасного
Крепкий, румяный и счастливый, он буквально влетел в их каморку:
– Папаша!!
Он обнял старика и по русскому обычаю трижды поцеловал его. Онаке смутился - ему всегда казались нелепыми эти мужские лобызания, но он мужественно перенес их и, обнаружив рядом на столике чашку с недопитым Нуцей отваром ромашки, высоко поднял ее, пожелав счастья малышу и здоровья родителям, чтобы хватило сил вырастить и воспитать его.
Потрясенный Мирча не сводил глаз с чашечки:
– Отец, что за комедия! Место ваших слов - там, за столом, где гости и вино, а в этой чашке лекарство от простуды. Так неужели вы думаете, что я дожил до такой жизни, чтобы, когда родится сын, угощать ромашковым отваром!
Онаке, скосив глаза, нахмурился - только тут он заметил, до чего износился его правый рукав. Теперь и этот пиджак истрепался, завтра-послезавтра не в чем будет из дому выйти. А в чашке действительно был отвар.
– Спасибо, куда мне за большой стол. Я зашел так просто, посмотреть, как вы тут, а там, видать, большая гулянка, большое начальство...
Мирча был потрясен:
– Отец, о чем вы толкуете! Собрались несколько наших знакомых, и гулянка самая скромная, вернее, не гулянка даже, а обыкновенные крестины. Что до большого начальства, то Василий Андреевич редкой доброты человек. Это даже не человек, а свежая теплая булка! Вот нарочно...
– Нет, - сказал Онаке, - старики на молодой гулянке только помеха веселью.
Он сидел на своей низенькой скамеечке - седой, небритый, упрямый. Озадаченный Мирча долгим острым взглядом в который раз изучал его заново, и Нуца привстала, ей показалось, что теперь наконец откроется, что же между ними было там, в Хыртопах. Но нет, ничего не последовало. Мирча сказал просто:
– Вы, отец, прожили свое, взяли от жизни то, что было ваше, и никто вам, кажется, не мешал. Так не мешайте и вы нам взять от жизни то, что нам полагается.
Онаке виновато улыбнулся:
– Сохрани меня господь, чтобы я когда-нибудь вмешивался в ваши дела. Я же говорил, что зашел просто так, повидать Нуцу, я ее давно не видел.
Удивленный в высшей степени, Мирча спросил:
– То есть как? Разве вы пришли не на крестины?
– Слава богу, - сказал Онаке с достоинством.
– За свою долгую жизнь я еще ни разу без приглашения за чужой стол не залезал.
Большие белые пятна начали расходиться по румяному лицу зятя. Голова сникла, взгляд потух. Все-таки необъяснима и неограниченна была власть этого старика над ним. Он ворвался в жизнь Мирчи, когда ему захотелось, покинет ее, когда сам найдет нужным, и уже ничего нельзя было с этим поделать.
А тем временем знаменитая гулянка за стеной начала сбиваться со своего настроя, музыканты умолкли, гости приутихли. Еще минута - и они кинутся искать шапки, платки, а их нельзя было пускать по домам: первое условие хорошей гулянки - это чтобы до белого дня. Мирче совсем не хотелось туда идти, он бы их отпустил с миром по домам, но в нем уже жил бригадир, и этот бригадир принимал сегодня в своем доме самого Василия Андреевича.
Онаке опустил голову, а Нуца отвернулась, чтобы не стеснять мужа, не видеть, как он встанет и пойдет исполнять долг службы. Мирча оценил их деликатность, встал и вышел, но минуту спустя вернулся со старой табуреткой, которую он перед тем раздобыл для старика. Поставил ее перед ним, затем снова вышел, принес тарелку с куриным студнем, другую - с голубцами и графин вина.