Бремя русских
Шрифт:
8 сентября (27 августа) 1877 года. Утро. Штутгарт.
Капитан-лейтенант Виктор Брюсов.
– Stuttgart, meine Herren! Штутгарт, господа! – сказал проводник и поклонился.
Джон сунул ему пару купюр – проводник склонился еще ниже – потом носильщики взяли наш багаж, и мы вышли на перрон старого штутгартского вокзала.
Для меня это было возвращением в детство. Родился я в Москве, где мой отец работал инженером на одном из заводов. В девяносто первом, когда мне было всего шесть лет, он погиб – его сбила навороченная тачка, вырулившая на тротуар, и даже не остановилась, оставив его умирать на обочине. Нашлись свидетели,
Мюллер все время приходил в наш дом с подарками – мне от него перепадали то одежда, то геймбой, то одноразовый фотоаппарат. Но мне он сразу не понравился. Мама кричала, что это потому, что я к нему ревную, но когда отгремела свадьба и мы уехали в Германию, оказалось, что я был прав. Нельзя сказать, что он был таким уж плохим человеком. Но он был швабом. А швабы – немцы, населяющие Вюрттемберг и западную Баварию – пожалуй, самая скупая нация в мире.
В доме у него не было ни единой художественной книги, только низкопробные журналы, пара путеводителей и три-четыре книги на тему «сделай сам». Маме он сразу подарил швабскую кулинарную книгу, на которой все еще алел ценник «одна марка» – судя по всему, куплена она была на распродаже остатков неудачного издания. Впрочем, телевизор был неплохой, но программы были настолько скучными, что смотреть мне его совсем не хотелось.
Разговоры по-русски были запрещены – хотя, конечно, когда его дома не было, мы с мамой переходили на родной язык. Еда и одежда покупались только в самых дешевых магазинах, и мы почти всегда были голодными.
В уроках вождения маме было отказано («слишком дорого»), спал я на старом диване. Я записался было в футбольную команду, но Йоахим отказался платить взносы. Его понятия о расходах соответствовали швабскому анекдоту про щедрость: «Если это стоит менее одной марки, то покупай и не смотри на ценник!»
Но с футболом мне все же повезло – тренер команды, герр Клаус Обермайер, когда я, сдерживая слезы, сказал, что не смогу играть, ответил просто: «Если этот жлоб за тебя не хочет платить, то заплачу я. Вижу, что ты такой же, как и все русские, и никогда не сдаешься. Из тебя будет толк. Отец мне много рассказывал про Восточный фронт. Он часто мне говорил: Клаус, если бы русские и немцы воевали на одной стороне, мир давно был бы наш…»
Клаус показал мне, что швабы тоже бывают разные. Я сдружился с его сыновьями – Тобиасом и Штефаном, и вскоре мы с ними превратились в самых результативных нападающих молодежных команд во всем столичном регионе. После каждой тренировки мы ужинали у Обермайеров, и всю мою футбольную экипировку подарил мне тот же Клаус. И, главное, я очень неплохо заговорил не только по-немецки, но и на швабском диалекте. Йоахим даже постоянно ставил меня в пример маме, будто это была его заслуга.
Через четыре года мама, наконец, не выдержала, и решила вернуться в голодную Россию. Она согласилась на быстрый развод практически на условиях Йоахима (тысяча марок плюс билеты на поезд, отказ от всех других претензий).
Оставшаяся часть моего детства прошла сначала в Москве, потом в Питере, где мама еще раз вышла замуж, и где я и окончил знаменитую «Дзержинку» – как раз в том самом году, когда в Мюнхене с трибуны прозвучала знаменитая речь Путина. Гром оркестра, торжественное вручение дипломов и новеньких погон – и вот уже поезд везет меня в Мурманск, на Северный флот.
С Тобиасом и Штефаном я переписывался до самого последнего времени. Они даже приезжали несколько раз к нам в гости в Петербург и постоянно звали меня к себе в Германию.
И вот, после пересадок в Вене и Мюнхене, мы с мистером Девоем оказались в Штутгарте, городе моего детства. Жаль, не только мои друзья, но и Клаус еще не родились. Мы купили билеты на вечерний поезд в Париж. Вещи отдали носильщикам – камеры хранения здесь еще нет, но за небольшую плату все сохранится в лучшем виде, так мне сказал Джон. А мы пошли посмотреть город, благо время еще было.
По пути Джон отправил телеграмму в Париж – там к нам должен присоединиться Джеймс Стивенс, «патриарх» ирландской борьбы за независимость. Его мнение будет много значить и для наших планов, и по вопросу, достоин ли я стать королем Ирландии. Конечно, мне лично этого не особенно-то и хочется. Но, как любила говорить моя мама: «Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть!» Да и вряд ли они откажут, ведь без российской помощи их революция обречена на поражение.
Одеты мы были с иголочки, так что относились к нам везде подчеркнуто вежливо. Послав телеграмму, мы вышли по Кёнигштрассе к Дворцовой площади, обрамленной тремя величественными дворцами. И когда мы подошли к Новому замку, построенному по образу и подобию Версаля, навстречу нам попалась высокая, уже немолодая, но все еще красивая дама в сопровождении нескольких человек. Увидев нас, она спросила по-немецки, кто мы такие и откуда…
И тут я вдруг понял, что дама передо мной – ни кто иная, как сама вюрттембергская королева Ольга, дочь Николая I, некогда считавшаяся самой красивой невестой королевских кровей во всей Европе. Ее портрет висел в Музее земли Баден-Вюрттемберг в Старом Замке.
Клаус Обермайер, отец моих друзей детства, неплохо знал историю Вюртемберга, и нашел во мне тогда благодарного слушателя. Поэтому я знал, что ее муж, король Карл, был большим почитателем искусств (а также молодых людей), и примерно в эти годы проводил почти все свое время в обществе секретаря американского консульства в Штутгарте, некого Ричарда Джексона. У Ольги даже не было детей, ведь Карл практически сразу после свадьбы отказался исполнять свои супружеские обязанности, да и, вероятно, страдал бесплодием от венерической болезни, полученной в юности и кое-как залеченной тогдашними варварскими методами.
Зато все бремя правления небольшим королевством он сбросил им на плечи Ольги Николаевны.
Она делала все, чтобы не дать Пруссии подчинить себе свое маленькое королевство. И тут вдруг она узнала, что ее супруг взял немалые деньги в долг у Пруссии, и не счел нужным проинформировать супругу об этом. А условием для кредита было вступление Вюртемберга в Северно-Германский Союз под эгидой Пруссии. Так что одним росчерком пера он свел на нет всю ее многолетнюю политику, а Вюртемберг превратился в провинцию державы Гогенцоллернов, пусть даже и обладающую некоторой автономией. И как раз после присоединения Бадена, Вюртемберга и Баварии Северно-Германский Союз переименовали в Германскую империю.
Поклонившись, я поцеловал ее руку и ответил на том же языке, что мы – херр Брюсов и херр Девой, находимся в Вюртемберге проездом из Константинополя в Париж. После чего Ее величество перешла на английский:
– Так, значит, герр Брюсов, вы – один из тех легендарных югороссов, о которых с таким восхищением пишет наша немецкая пресса?
– Да, ваше величество, – просто ответил я.
Королева, похоже, заинтересовалась нами. Она наклонила голову и предложила:
– Господа, а не угодно ли вам присоединиться к нам? Мы немного прогуляемся по Дворцовому парку, а потом я была бы весьма польщена, если бы вы разделили со мной скромную трапезу.