Бремя секретов
Шрифт:
Два часа дня. Нужно сходить за покупками. В будни я возвращаюсь домой только после десяти, когда все магазины уже закрыты.
Я одеваюсь. По радио звучит какая-то популярная песня. Потом передают новости. Сообщают о временном закрытии биржи из-за финансового кризиса в Америке. Затем о положении японской армии в Китае: после ожесточенного сражения японцам удалось пересечь китайскую границу. Видимо, Маньчжурия достанется Японии.
Вспоминается письмо Соно — то, в которое была вложена закладка. «Китай — это огромная
Выключаю радио и выхожу из дома, захватив с собой рюкзак. Иду в направлении торговых рядов, где я по воскресеньям покупаю продукты. На небе ни облачка. Делаю несколько глубоких вдохов. Воздух стал более влажным и теплым. Скоро лето. К началу осени Соно вернется в Камакуру.
Я сбавил шаг. Пожалуй, немного прогуляюсь, прежде чем идти в магазин. Я живу в хорошем квартале. Дома ухоженные, много деревьев. Смотрю на зеленые кроны. Заметив пару ласточек, которые вьют гнездо под крышей, останавливаюсь на мгновенье и наблюдаю за ними.
Постепенно дома становятся все более скромными. Сворачиваю в переулок, где никогда раньше не бывал. Вдоль тротуара высажены гортензии: они ждут дождя. Пройдя еще несколько метров, замечаю здание с крестом над дверью. Должно быть, христианская церковь. Вокруг деревянный забор. На листе пожелтевшей бумаги написано объявление: «Церковь ищет человека, который помог бы починить крышу. Отец С.». Имя священника не японское. Западное. «Интересно, как он попал в страну буддистов и синтоистов? Если начнется война, таким, как он, придется уехать».
Около церкви никого. Собравшись было идти дальше, вдруг слышу детские голоса. Шагаю вдоль забора, пока не оказываюсь на заднем дворе, где стоит еще одна постройка. Из нее выбегают несколько малышей. В саду они начинают кидать друг другу мяч. Следом выходит пожилая женщина в кимоно, в руках у нее корзина с овощами. Она идет к колодцу, что в дальнем углу сада, и набирает в ведро воду. Перевожу взгляд на крышу церкви: сломано несколько черепиц.
— Господин! — окликает меня из сада мальчик, указывая на резиновый мяч, перелетевший через изгородь. Я поднимаю с тротуара мяч и кидаю его за забор, мальчик ловко ловит.
— Спасибо! — говорит он.
Глядя на его доброе и открытое лицо, я думаю о ребенке, который мог бы родиться у нас с Сатоко. Теперь ему исполнилось бы четыре или пять лет, как этому мальчику.
— Вон то здание слева, это церковь, так ведь? — спрашиваю я его.
— Да.
— А справа?
— Это наш дом.
Он бежит снова играть в мяч. «Дом? Эти дети живут в церкви?» Странно.
Посмотрев искоса в мою сторону, женщина выпрямляется и подходит к изгороди, вытирая руки о фартук.
— Что вам угодно? — спрашивает она недоверчиво.
— Я шел мимо и заметил объявление, —
На ее лице тут же появляется улыбка. У нее широкий разрез глаз и пухлые губы. Немного детским выражением лица она напомнила мне Соно.
— До вас приходило уже четверо, вы пятый, — говорит она.
— Пятый?
— Да. Все думают, что работа оплачивается.
— То есть?
— Здесь детский приют. У нас нет денег.
«Детский приют?» Я снова посмотрел на детей, которые играли в саду.
— В объявлении я прочел фамилию священника, она европейская, — говорю я. — Это он заведует приютом?
— Да. Тут живет десять детей.
— Десять? И как ему удается одному заботиться обо всех них?
— Он работает переводчиком в компании по импорту и экспорту. И знает несколько европейских языков.
— И японский тоже?
— Разумеется, — ответила женщина.
— И еще заботится о детях… У него остается время на проповеди?
— Нет, — улыбнулась она. — Но он считает, что именно так выполняет свою христианскую миссию. По правде говоря, даже если бы у него хватало времени на чтение проповедей, он бы не стремился обращать в христианство ни людей, исповедующих веру своих предков, ни детей, которых он здесь приютил.
Женщина продолжает рассказывать о священнике и о детях. Я с интересом слушаю ее. Когда она закончила, я спрашиваю:
— Вы верите в христианского Бога?
— Да, — отвечает она. — Я католичка. Мои родители тоже были католиками.
— Вы родились в Токио?
— Нет. Я приехала из Нагасаки.
Я пристально смотрю ей в глаза:
— Сейчас мне пора идти. Но скажите священнику, что завтра после работы я зайду и починю крышу.
Она снова улыбается:
— Договорились! Священник будет вам рад. Как вас зовут?
— Моя фамилия Такагаши. А как зовут вас?
— Госпожа Танака. До завтра!
Она возвращается к колодцу мыть овощи.
Дети по-прежнему играют в саду.
Выхожу из переулка и сворачиваю на главную улицу. Гулять по кварталу больше не хочется. Схожу в магазин и сразу вернусь к себе.
В голове вертятся разные мысли. Вспоминается лицо пожилой женщины. Никогда не видел таких ясных глаз. Как у младенца. Взгляд мягкий. Но кажется, характер у нее решительный. Именно такой оказалась Сатоко.
Размышляю об истории католичества в Японии. Сначала католиков высылали из страны, подвергали пыткам и уничтожали: они сопротивлялись действующему режиму. Я прочел об этом еще подростком. Я не понимал, какими соображениями руководствовались эти люди. «Зачем жертвовать жизнью, — думал я, — и упрямо идти навстречу смерти ради западной религии, чуждой японской культуре?» Я сомневался, что японцы способны понять сущность единого и всемогущего Бога, принять христианские заповеди и осознать, что Иисус был рожден непорочной Девой Марией. Я не верил, что католичество приживется в стране с укорененной традицией буддизма и синтоизма.