Бренна земная плоть. В аду нет выбора. Голова коммивояжера
Шрифт:
— Какая дикая чушь! Я… мы все тогда думали об Освальде, вполне естественно.
— О нет. В тот момент основания думать, что убитый — Освальд Ситон, не было ни у кого, кроме убийцы.
— Послушайте, это возмутительно! Кто вы, черт побери, такой, чтобы так третировать нас? Что вы суете нос не в свое дело и ловите всех на слове?
Реннел Торренс встал и неуверенно подался в сторону Найджела. Он был вне себя от гнева, но это был гнев испуганного человека, что вполне понятно, подумал Найджел, после такого промаха.
— Не заводись, Реннел. Стрэйнджуэйз только пытается объяснить
Если Роберт Ситон говорил, чтобы выиграть время и дать Торренсу возможность прийти в себя, то он достиг своего.
— Мучительно, говоришь? Конечно. Хотя ты, кажется, ничего не боишься, — проворчал художник. Он вновь сел, налил себе еще джина и повернулся к Найджелу. — Я скажу вам, почему слепок, сделанный Марой, так подействовал на меня. Когда я в последний раз видел Освальда, вернее, его голову, она выглядела именно так.
Роберт Ситон вдруг усмехнулся.
— У Реннела прямо страсть к ужасам, — с детской непосредственностью заметил он.
— Освальд шел среди дюн, — продолжал Торренс. — Спускаясь по дальнему склону одной из них, он обернулся. Я увидел его лицо, его тело же было будто отрезано верхней кромкой песка. Прямо пророчество.
— Когда это случилось? — спросил Найджел. — Не хотите ли вы сказать?..
— Да, десять лет назад. В тот вечер, когда он… э… исчез. Возможно, я был последним, кто его видел.
— Мы все были там, — сказал Роберт Ситон. — Поблизости, я хочу сказать. Освальд попросил…
— Одну минутку, — перебил Найджел. — Это не всплыло во время следствия?
— То, что я его видел? Нет, — ответил Торренс.
Найджел почувствовал замешательство от такого признания. У него также возникло странное впечатление, что Ситон и Торренс сговорились, сейчас, во всяком случае, между ними было полное взаимопонимание. Может быть, они как бы сужали фронт? Оставляли важную позицию, чтобы легче было оборонять ключевую высоту?
— Почему? — робко спросил Найджел.
— Почему не всплыло? Видно, потому, что меня никто не спрашивал, — сказал художник.
Роберт Ситон выбил трубку о ножку кресла Найджела.
— Я думаю, что ты должен рассказать более подробно, Реннел, — заметил он.
— Ну хорошо. Все говорило о том, что Освальд совершил самоубийство. Было его прощальное письмо и так далее. Если бы я сказал, что тоже был в дюнах и видел его, меня могли бы неправильно понять, возникли бы осложнения.
— То есть вас могли заподозрить в убийстве?
Художник коротко кивнул.
— Полиция выяснила бы, что у вас были причины для этого?
— У всех, кто знал Освальда, были причины убить его, — сказал Торренс и продолжил с пафосом: — Он был гноящейся раной на лице человечества, если хотите.
— Значит,
— Извините, но… черт возьми, это не только мой секрет. Интересы других людей тоже затронуты.
Найджелу показалось, что художник, тщательно избегая смотреть на Роберта Ситона, обращался именно к нему — с просьбой или с вызовом, Найджел не знал. Он услышал, как Ситон прошептал:
— Он причинил большое горе. Тому, кто дорог для меня.
— Я думаю, пора перестать говорить рифмованными загадками, — сказал раздраженно Найджел. — Похоже, что многое о мнимом самоубийстве вашего брата осталось неизвестно следствию или не попало в газеты. Что, например, вы, Торренс, вообще там делали? — спросил Найджел.
Наступила многозначительная пауза. «Заговорщики слегка напуганы, — подумал Найджел. — Они хотели бы обменяться мнениями без свидетелей, но я им не позволю».
Наконец Реннел Торренс заговорил. То, что он рассказал, обращаясь иногда к Ситону за подтверждением и отвечая на вопросы Найджела, последний письменно изложил потом для Блаунта, чтобы тот передал на проверку инспектору Слингсби. Вот эта запись.
Торренсы впервые встретили Освальда Ситона, когда проводили отпуск на колесах в 1937 году. Он разрешил им расположиться около Плэш Медоу, снабжал молоком и водой. На следующее лето он пригласил Реннела и Мару в Квантокс, погостить в его летнем доме, расположенном невдалеке. Приглашены были также Роберт Ситон, Дженет Лэйси и ее мать. Шел конец августа.
«Самоубийство» пало на вторую неделю отпуска. За два дня до этого рокового события Мара, которой было тогда пятнадцать лет, серьезно заболела — нечто вроде нервного расстройства. Ее выхаживала Дженет Лэйси, но, по словам Реннела, девушка поправилась в основном благодаря заботам Роберта Ситона. Дженет Лэйси, увлекавшаяся тогда христианским сциентизмом, [6] убедила Реннела не звать врача.
6
Сциентизм — абсолютизация роли науки в системе культуры и духовной жизни общества.
Сам Освальд Ситон всю предыдущую неделю постоянно нервничал. Это был его первый отпуск за два года, прошедшие после смерти отца. Он никак не мог отвлечься от дел на фабрике, без конца звонил в Редкоут, жаловался Роберту на трудную работу, жесткую конкуренцию за границей и был подвержен приступам то раздражительности, то депрессии. Это его состояние усугублялось болезнью Мары — он очень привязался к девушке и баловал ее подарками. Она и в самом деле была единственным человеком в доме, который мог понять его настроение. Когда Мара заболела, все свалилось на Дженет Лэйси, ей нужно было ухаживать за больной и заботиться о хозяине дома, так как Освальд вбил себе в голову, что девушка слегла из-за него, так как накануне он слишком долго продержал ее на солнце и она получила солнечный удар. Как бы там ни было, Освальд искал теперь утешения у Дженет, и если та не сидела у постели больной, то была с ним.