Бреслау Forever
Шрифт:
— Наверное, до сих пор там стоит.
— Ладно, перейдем к делу. Что сказал вам этот, якобы, Альберт Грюневальд?
— Спиши мне все данные на ай-Под, — попросил Сташевский.
— А не лучше ли на пен-драйв [61] ? — спросила Мариола. — Или, давай запишу на переносной диск.
— Нет, он величиной с ладонь, а мне хочется чего-нибудь, меньше большого пальца на руке. Я должен иметь все материалы в своем сотовом.
— Оки. Все данные с компьютера?
61
Скорее всего, «флэшка». Во всяком случае, что-то мелкое. — Прим. перевод.
— Только
Девушка сунула соединитель в соответствующее гнездо ноутбука и одним движением мышки перебросила все данные.
— Держи, — она подала Славеку ай-Под, спрятав перед тем его выдвижное жало USB. Сташевский сунул наушники в уши и включил какую-то радиостанцию.
— А ты помнишь времена, когда радиоприемник был величиной с половину шкафа?
— Не помню. Но ты давай поскорее, потому что такси уже ждет.
Продолжая слушать новости, Сташевский надел сандалии. Он взял летнюю курточку, чтобы скрыть кобуры с пистолетами. Как обычно, куртка завернулась, так что Мариоле пришлось поправить. Славек не мог справиться с почти бронированными дверями, которые они установили в своей квартире, которую называли «гнездышком». Здесь им было хорошо, хотя и приходилось ходить по коридорам, напоминающим внутренности бункера Гитлера. А за ее пределами — сборище буряков. Как говорила Мариола: «Буряк буряка буряком погоняет». Никто, кроме них, никогда не сказал в лифте «Добрый день». Вот и сейчас, они вошли в наполненную пассажирами, но совершенно безличную кабину. Глаза соседей были направлены куда-то в пространство: отсутствующие духом люди, делающие вид, будто бы вокруг них никого нет. Сташевского это заело.
— Ты знаешь, — обратился он к Мариоле, — меня ужасно беспокоит эта чудовищная анонимность в наших рассовременных домах. — Тут он обратился к другим пассажирам: — Мои уважаемые, мне чертовски приятно, что я могу ехать на этом лифте в вашей компании.
— Нам тоже! Нам тоже! — Внезапно они утратили все свое деланное безразличие. Куда делись взгляды в потолок. — День добрый! Желаем приятного дня!
У Сташевского было впечатление, что он идет на смерть. Грюневальд писал в дневнике, что разговаривал с людьми на лестничной клетке. Славек повторял сценарий по каждому пункту. Хельга с кухонным ножом и лопаткой, а теперь Мариола в пуленепробиваемом кевларовом жилете, со своей 22-ой и громадным Vis-ом в кармане. И с русской каской в руках. Обе хотели защищать своих мужчин. Хельге это не удалось. У нее имелся только нож с лопаткой. Удастся ли Мариоле? Конечно, она была экипирована намного лучше. Но вот каким чудом они это чувствуют? Чувствуют, что нечто идет не так, как надо. Мищук перед смертью снял какую-то Дороту. Ее муж умер в гулаге. Они ворковали, словно голубки, но Дороте тоже не удалось. У нее были только грабли. Всегда в каждой истории всех этих странных смертей принимала участие женщина. Тут Сташевский не мог понять, в чем же дело. Не удалось Хельге, не удалось Дороте. А вот женщина Земского справилась. Она вырвала оружие из рук, когда тот хотел покончить с собой. Она была сильная и рослая. Он глянул на Мариолу. Она тоже была сильной и рослой. Сташевский продолжал размышлять. А была ли женщина у того гестаповца, которого допрашивали? Уже сидя в такси, он подключил свой ай-Под к сотовому, который мог выполнять функции наладонника. Гестаповец вспоминал про какую-то Сильвию из НСДАП. Хорошо, а у того офицера из УБ? Славек переключился на Интернет и залогинился в управлении. Никаких конкретных данных.
Нет! Есть! Вот они. Сара Блюгенвитц, поскольку это имя частенько появлялось в актах. Скорее всего, секретарша. Было ли между ними что-то? Господи, да наверняка было. Ведь каждый нормальный мужик живет с какой-нибудь женщиной, если только он не гей. У него имелась женщина, которую он, вероятнее всего, любил, но у нее и было ни малейшего шанса, чтобы спасти его, поскольку тогда она не стояла рядом с ним. Выходит, ключ в этом? Женщины, желающие защищать своего мужчину. Ни одна из них не погибла. Только, одним удалось спасти своего любимого, а другим — нет.
Альберт Грюневальд ехал на извозчике с Хельгой. Его прусское воспитание не могло согласиться с присутствием женщины в ходе следствия. И в то же самое время он знал, что она его любит. И что это не банальная увлеченность с ее стороны. Он тоже любил Хельгу, и с его стороны это
Проезжая по четырехполосной улице, в мыслях он упорядочивал акты, которые прочитал в последнее время. Случаи с взрывающимися людьми повторялись уже несколько лет. Никаких упоминаний в прессе, если только не считать третьеразрядных газетенок. Он решил почитать эти газетенки в библиотеке. Даже до архивов добрался. Первый случай, найденный им в документах, имел место во время осады Бреслау братом Наполеона Бонапарте, Иеронимом.
Артиллерийские снаряды убили тогда одиннадцать мещан, и их делегация вынудила командование сдать город. Сегодня это так легко не пройдет, усмехнулся Грюневальд про себя, хотя сообщения с фронта и были тревожащими.
Он боялся того, о чем прочитал в старинных документах. Что-то его дернуло, и последние пару дней он занимался изучением документов, даже не связанных с полицией; он даже добрался до гестаповских. Над этими бумагами он сидел так упорно, что даже разболелся позвоночник. Грюневальд приказал извозчику свернуть направо. У него был знакомый врач, проживавший в красивейшем «научном» квартале, то есть, на задах Политехнического института и Медицинской Академии. Подобный город был на свете один. Более десятка Нобелевских лауреатов! При этом Грюневальд старался не думать о том, что большинство обладателей нобелевской медали были евреями. Тем не менее, даже после чисток город продолжал жить наукой. Все это вскоре должно было кончиться. Какое-то время Грюневальд чувствовал, будто теряет сознание. Он увидел будущее, или так ему это только казалось. Перед войной в Бреслау было три высших учебных заведения. И одиннадцать Нобелевских наград. После войны будет одиннадцать ВУЗов — и ни единой награды. Вспотев, он отряхнулся от мрачных дум. Цветы в сквере пахли так сильно…
Они остановились перед домом знакомого врача. Грюневальд пошел вперед. Хельга, со своим кухонным ножом и лопаткой, сразу же за ним.
Им открыл врач в домашнем халате.
— О, ты уж здесь?
— День добрый, приятель.
— Что вас ко мне привело? — Врач глянул на Хельгу. — Боже, ведь она не собирается воспользоваться этим ножом?
— Нет, нет, — заверил его Грюневальд. — Во всяком случае, не в отношении к тебе.
— Что случилось?
— Чудовищно болит спина, и еще один вопрос.
— Хорошо, раздевайся.
Когда Грюневальд снял сорочку, доктор прослушал стетоскопом его легкие. Потом начал пальцами простукивать его позвоночник. В разные места он бил по-разному, иногда даже кулаком.
Служанка доктора, принесшая им кофе, подозрительно зыркала на Хельгу с ее ножом и лопаткой.
— Все в порядке. Просто, ты переработал. Слишком долго сидишь над бумагами, слишком мало физической активности.
Сам он был очень спортивным. Ежедневные физические упражнения он считал обязанностью каждого немца, к тому же занимался байдарками, верховой ездой, теннисом. Кроме того, он был председателем комитета планирования спортивных занятий для детей из Гитлерюгенд. Его румяное лицо буквально лучилось энергией. Опять же, он не пил, не курил и, судя по голодным взглядам, бросаемым им на Хельгу, похоже, сексом тоже не занимался.
— А могу ли я задать тебе вопрос?
— Валяй.
Грюневальд начал надевать сорочку. Хельга помогала ему, отложив на время свой нож.
— Я сейчас занимаюсь делом людей, которые взрываются изнутри. Только не говори, как берлинский профессор, что необходимо проглотить пару капсул с перманганатом, запить все это кислотой, а потом стукнуть себя по пузу.
— Так это и невозможно. Подобным образом капсулы не разбить. — Врач неодобрительно поглядел на завязывающееся брюшко Грюневальда. — Слишком много жира.
— Ладно, но что могло произойти?
Врач сделал глоток горячего кофе.
— Знаешь, теоретически, можно проглотить эту новую английскую пластиковую взрывчатку с часовым взрывателем, только это, скорее, бредни. Невозможно!
— А если эти взрывы случаются уже несколько сотен лет? Со времен Наполеона?
— Невозможно! — повторил врач. — По-моему, тогда не было ни динамита, ни нитроглицерина. Впрочем, как ты это себе представляешь? Будто бы кто-то выпил несколько глотков нитроглицерина и упал животом на мостовую? Он бы его, скорее, переварил, как мне кажется, а точнее всего, отравился. Ну, я не сапер.