Бреслау Forever

Земянский Анджей

— Как?

— Очень просто. На свободе находится убийца, знающий, что у меня на него имеется крючок, — рассердился Сташевский. — Более ясно тут ничего уже и не скажешь.

— Тогда он тебя пришьет. — Мищук оторвал кусок газеты, чтобы сделать самокрутку, но, подумав, отказался от своего намерения и взял сигарету у Грюневальда. — Убьет, как пить дать, раз он настолько хорош в своей профессии.

— Наилучший.

— И как ты до этого дошел? — спросил Грюневальд.

— Все те химикалии вызывали странные изменения в уме, но что-то там как-то,

но защищалось. Как и у вас. Я не специалист и не знаю, то ли это подсознание, то ли какой-то примитивный инстинкт самосохранения… Тем не менее, что-то в моем мозгу пыталось дать мне знать, что все дела идут как-то не так.

— Каким образом?

— Сложно сказать. Повсюду я видел число тринадцать. Чертова дюжина, несчастливое число. И я видел его, говоря по правде, повсюду. Если глядел на часы, там обязательно должна быть чертова дюжина; точно так же и на программаторе стиральной машины, микроволновой печки, телевизора, радиоприемника, в номере автобуса или дне месяца.

— Со мной тоже такое было, — сообщил Мищук.

— И со мной, — прибавил Грюневальд.

— Знаю. Я же читал ваши бумаги. Какая-то частица моего организма пыталась меня предостеречь и, что самое паршивое, это же передавалось лицам, окружавшим меня. Мариола, к примеру, повсюду замечала название места, где проживала моя последняя подруга: по телевизору, в радиопередачах, на номерных знаках автомобилей. Повсюду.

— А убийца?

— Именно. Его дело в моих актах имела обозначение: ля-ля-ля — дробь — тринадцать. Хотя это и не следовало из очередности.

Грюневальд с трудом поднялся и, задумавшись, начал прохаживаться между клумбами.

— А Остерманн и фон Крёцки? Зачем им нужно было убивать офицеров после войны?

— Их обоих давно уже нет. Они создали нечто, позволившее пережить их организации весь период фашизма. — Сташевский тоже поднялся. — А теперь… — Он печально усмехнулся. — Теперь это только мертвый, слепо действующий механизм.

Грюневальд ответил ему улыбкой.

— Вы разрешили дело, над которым ломали голову многие офицеры, начиная с тридцатых голов. Большинство из них трагически погибло, немногие сбежали… Поздравляю вас.

— Ээээ, — заметил Мищук. — Один черт, этот убийца тебя захерачит.

— Поглядим, что принесет нам новый день.

Славек направился к выходу. Затем остановился и обернулся. На территории внутреннего дворика никого не было. Солнце пряталось за крышами монастырских зданий.

* * *

Сташевский сорвал несколько цветков и вложил их в пакетик из пленки. Он собирался передать их для химического анализа. У него имелись сомнения относительно того, следует ли раскрывать механизм, чтобы отдать кому-то в руки столь страшное оружие. Остерманн и фон Крёцки, чертовы гении. А может, просто-напросто, сжечь цветы, вывезти землю с дворика и под каким-либо предлогом разрушить комнату в управлении? Он направился к выходу. Остерманн и фон Крёцки. Два человека, переполненных мечтаниями. Которые не желали случать военные марши и барабанную

дробь. Которые не могли вынести того, что исчезают их соседи, которые не любили чада горящих домов. Просто-напросто, они хотели иметь свой многонациональный Бреслау навсегда. Два гениальных ученых и их Бреслау forever.

— Вам это удалось, парни, — буркнул себе под нос Славек, выходя на площадь епископа Нанкера. Он огляделся по сторонам. — Дело заняло кучу времени, но сейчас Вроцлав именно таков, каким вы желали его видеть.

Сташевский направился к спец автомобилю. Он был единственным офицером полиции, который не убегал, не погиб, его не вывезли отсюда на катафалке; он только шел по улице Лацярской в сторону, противоположную той, чем все до него до сих пор. В течение почти что восьмидесяти лет.

* * *

Гофман открыл двери машины.

— Ну и как? — спросил он. — Пришел ты к чему-нибудь, бормоча сам себе на пустом дворике?

— Да. Отзови подкрепление.

— Оки.

Техник выключал все приборы.

— Я ничего не понял.

— Да и не надо. — Гофман сладко улыбнулся ему. — Извлеки все диски и отдай Сташевскому.

— Но ведь это же не по правилам! — ужаснулся техник.

— Молчи, когда старшие говорят. — Гофман сам укладывал серебристые кружки в пластиковую коробочку.

Чертов специалист. Он один прекрасно понимал, что все эти записи никто не должен увидеть. Кроме того, он вырвал листок из оперативного дневника спецмашины. Впоследствии он заполнит следующую какой-нибудь ерундой, чтобы отчитаться за день. Коллега отдал заполненную коробку Сташевскому. Тот тоже улыбнулся. Иногда у него создавалось впечатление, что во всем управлении есть только два офицера, способных думать перспективно.

Славек быстро пересчитал диски. Их было тринадцать.

* * *

Дежурный полицейский в воеводском управлении, увидав Сташевского, поднялся с места.

— Вас желает видеть пан заместитель коменданта, — доложил он.

— Так замечательно сложилось, что я его тоже желаю видеть.

— Ага, — вспомнил дежурный еще кое-что. — Сцапали тех двух шутников, что звонили разным людям. Ну, те самые, что говорили, будто бы похитили вашу жену. Два говнюка, уже в камере. Им что-нибудь передать от вас?

— Ага. Отругать за то, что не похитили жены и в самом деле.

Полицейский рассмеялся и отдал салют.

— Будет сделано. Уж мы их отхренач… отругаем….

Сташевский пробежался по нескольким десяткам ступеней лестницы в суперсовременном, как на те времена, здании немецкой полиции. Хотя и сегодня она вызывала восхищение. И уж наверняка — одышку. Он догадывался, что в приемной заместителя ему придется отсидеть свои полчаса. Заместитель был человеком старой закалки и желал, чтобы все подчиненные прочувствовали степень его власти. Пускай даже путем ожидания в компании столь же скучающих коллег. Славек ошибался, ему была оказана исключительная честь: его вызвали уже через двадцать минут.