Брет Гарт. Том 1
Шрифт:
Старуха сделала, как ей сказали. Через несколько минут публика разошлась. И еще до наступления утра из города скрылись Любимица Калифорнии, Мануэла, а с ними и поэт Сьерра-Флета.
Увы! С ними исчезла и добрая слава Любимицы Калифорнии. Только немногие из ее поклонников, притом сами далеко не пользовавшиеся безупречной репутацией, верили в то, что честь их любимой актрисы осталась незапятнанной: само собой разумеется, сделала глупость, но все это еще разъяснится. Большинство же, отдавая должное ее бесспорной смелости и отваге, сожалело, что все это потрачено впустую, на человека, не достойного ее внимания. Сделать своим избранником смешного, презренного бродягу, который даже за себя постоять не может, значило оскорбить весь поселок, не говоря уже о том,
Полковник Старботтл лишний раз убедился, что имя женщины — ничтожество. Ему было известно много подобных случаев: он прекрасно помнил, сэр, как одна из самых богатых наследниц в Филадельфии, прелестная женщина, сэр, убей меня бог, бросила одного южанина, члена конгресса, и бежала с каким-то негром, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Полковник давно заметил, что у этого мерзавца есть что-то на уме. Он, конечно, не смеет осуждать эту даму, сэр, однако он заметил… И тут полковник начинал говорить намеками, настолько загадочно и невразумительно, что слушатели не могли понять, в чем дело.
Через несколько дней после исчезновения мистера Чеббока странные слухи дошли до Сьерра-Флета, а Бостон, который с тех пор, как его замысловатая шутка потерпела фиаско, впал в уныние, обычно свойственное великим юмористам, вдруг обнаружил, что его присутствие необходимо в Сан-Франциско. Однако пока что среди обитателей Сьерра-Флета бродили самые смутные догадки и ничего не было известно наверное.
В один ясный вечер редактор «Вестника Сьерры», подняв глаза от наборной кассы, увидел стоящего на пороге мистера Моргана Мак-Коркла. Лицо достойного джентльмена выражало такое расстройство, что сразу же привлекло к себе сочувственное внимание редактора. Держа в руках распечатанное письмо, Мак-Коркл вышел на середину комнаты.
— Я всегда был известен как человек порядочный, — начал Мак-Коркл, запинаясь, — и потому мне хотелось бы, господин редактор, поместить опровержение на страницах вашей уважаемой газеты.
Господин редактор попросил его продолжать.
— Вы, может, не забыли, что около месяца назад я приводил сюда одного… ну, скажем, молодого человека, которого звали… ну, скажем, Мильтон, Мильтон Чеббок?
Господин редактор прекрасно это помнил.
— Это самое лицо я знал больше четырех лет; два года мы вместе работали на приисках. Не то чтоб я все время с ним виделся — он очень робел и прятался от всех и вообще был со странностями, как оно и полагается прирожденному поэту, так мне думалось. Вы, может, помните, ведь это я сказал, что он прирожденный поэт?
Редактор это помнил.
— Я его подобрал в Сент-Джо, лицо его мне понравилось, да и к тому же мне почему-то взбрело в башку, что он, верно, сбежал из дому, а я и сам человек семейный, у меня свои дети есть, а кроме того, мне показалось, что он ни дать ни взять прирожденный поэт.
— Ну? — сказал редактор.
— Я уже говорил, что теперь мне хотелось бы поместить опровержение на страницах вашей уважаемой газеты.
— Какое опровержение? — спросил редактор.
— Я сказал, если вы помните мои слова, что он прирожденный поэт.
— Да.
— Так вот, из этого письма видно, что я ошибся.
— Ну?
— Он оказался женщиной!
Перевод Н. Дарузес
КАК САНТА КЛАУС ПРИШЕЛ В СИМПСОН-БАР
В долине реки Сакраменто шли дожди. Северный рукав выступил из берегов, а через Змеиный ручей нельзя было перебраться. Валуны, отмечавшие летом брод, скрылись под широкой пеленой воды, простиравшейся до самых предгорий. Дилижанс застрял у Грэнджера, последняя почта увязла в камышах, и верховой едва спасся вплавь. «Под водой, — с патриотической гордостью сообщал еженедельник «Лавина Сьерры», — находится площадь, равная штату Массачусетс».
И в предгорьях стояла погода не лучше. Горная тропа была покрыта густым слоем грязи; путь загромождали фургоны, которые нельзя было сдвинуть с места ни физической силой, ни моральным воздействием; дорогу на Симпсон-Бар
Над поселком спустилась ночь, и огоньки замерцали сквозь туман в окнах лачуг по сторонам дороги, вдоль которой теперь с шумом неслись беззаконные ручьи и гулял мародер-ветер. Большинство жителей, как всегда, собралось в лавке Томсона. Они теснились возле раскаленной докрасна печки и в молчании поплевывали на нее, что являлось принятой среди них формой общения, до известной степени заменявшей беседу. В самом деле, почти все способы увеселения в Симпсон-Баре давно уже были исчерпаны; наводнение приостановило работы в ущельях и на реке; денег на виски не было, что лишало привлекательности самые запретные удовольствия. Даже мистеру Гемлину пришлось покинуть Симпсон-Бар с пятьюдесятью долларами в кармане — это было все, что он смог реализовать из тех крупных сумм, которые выиграл, успешно практикуясь в своей многотрудной профессии. «Если бы меня попросили, — говаривал он впоследствии, — если бы меня попросили указать хорошенькую деревушку, где отставному игроку, который не гонится за деньгами, можно без скуки поупражняться в своем ремесле, я назвал бы Симпсон-Бар; но для молодого человека, обремененного семейством, это занятие невыгодное». Так как семейство мистера Гемлина состояло преимущественно из совершеннолетних особ женского пола, это замечание приводится больше для того, чтобы продемонстрировать сатирическое направление его ума, нежели точный объем его семейных обязанностей.
Как бы то ни было, жертвы его насмешек проводили этот вечер в лавке, погрузившись в полную апатию, порожденную праздностью и скукой. Их нисколько не оживило даже неожиданное чмоканье копыт перед крыльцом. Один только Дик Буллен перестал прочищать свою трубку и поднял голову; никто другой не проявил интереса к вошедшему и ничем не показал, что узнает его.
Это была фигура, достаточно знакомая всему обществу и известная в Симпсон-Баре под именем Старика, — человек лет пятидесяти, с проседью и почти лысый, но со свежим, румяным лицом, которое выражало готовность сочувствовать чему угодно, впрочем, не слишком сильную, и могло, подобно хамелеону, принимать любой цвет или оттенок чужих настроений и чувств. Он, по-видимому, только что покинул какую-то веселую компанию и, не заметив сначала унылого настроения общества, шутливо хлопнул по плечу первого, кто подвернулся под руку, и развалился на свободном стуле.
— Ну и слышал я историю, ребята! Знаете Смайли, нашего Джима Смайли? Самый занятный парень во всем Симпсон-Баре! Ну так вот, Джим рассказал мне потешную историю насчет…
— Болван твой Смайли, — прервал его мрачный голос.
— Хорек вонючий, — прибавил другой похоронным тоном.
После таких решительных высказываний наступило молчание. Старик обвел всех быстрым взглядом. Выражение его лица сразу изменилось.
— Это-то верно, — помолчав, сказал он в раздумье, — верно, что вроде как болван, да, пожалуй, и на хорька смахивает. Это конечно. — Он помолчал с минуту, видимо с грустью размышляя о непривлекательности и глупости всем опротивевшего Смайли.
— Скверная погода, а, ребята? — прибавил он, входя в русло общего настроения. — Все мы по уши в долгах, а денег в этом сезоне, должно быть, не увидим. А завтра рождество.
При этих словах среди присутствующих можно было заметить движение, но трудно было сказать, что оно выражало: одобрение или недовольство.
— Да, — продолжал Старик унылым тоном, который он бессознательно усвоил за последние минуты, — да, завтра рождество, а нынче сочельник. Вот, ребята, я и подумал, то есть мне мысль такая пришла, так, ни с того ни с сего, знаете ли, чтобы вы собрались сегодня у меня, повеселились бы, что ли, вместе. А теперь, я думаю, может, вы и не захотите? Не в настроении, может? — прибавил он, заискивающе и тревожно вглядываясь в лица товарищей.