Бриг «Артемида»
Шрифт:
– Как тебя сподобило так ладно с веслами управиться?
– Ты же сам учил меня задавать концы…
– Видать, не без пользы учил, – крякнул Дмитрич. – А для нас – наука. Недоглядели…
Объяснение с начальством случилось перед ужином, в кают-компании.
Обычно Гриша ходил босиком, в просторной рубашке на голом теле, в таких же холщовых штанах, подвернутых до колен. Однако в кают-компанию полагалось являться в более пристойном виде. Гриша надевал парусиновые башмаки на плетеных подошвах (подарок матросов), раскручивал штаны донизу, подпоясывал рубаху
Так он поступил и на этот раз. Однако раньше он не испытывал робости перед офицерами, а сейчас шел к ним с боязнью: что скажут про случай с веслами?
Остановился в дверях. Были уже сумерки, качалась под бимсом лампа. Гриша встал в дверях – пятки вместе, руки прижаты к бедрам.
– Позвольте войти? – Это все как всегда. Только смотрят на него нынче как-то по-особому.
Был среди всех и капитан второго ранга Гарцунов.
Обычно командир завтракал, обедал и ужинал в своей каюте. Морской этикет позволял ему появляться в кают-компании только после приглашения офицеров. А вообще-то здесь был главным первый лейтенант. Но сейчас, видимо, Николаю Константиновичу последовала просьба быть среди всех. Ох, неспроста…
– Входите, сударь, – ровным голосом разрешил лейтенант Стужин. – Голодными у нас не оставляют никого, даже арестантов.
„Значит, я – арестант?“ – ахнул Гриша. Но к своему месту на углу стола подошел ровным шагом.
– Позвольте сесть?
– Подожди, – вдруг сказал командир „Артемиды“. – Сначала ответь нам на несколько вопросов. – Лицо Гарцунова было непонятным. Не сердитым, но каким-то излишне равнодушным, что ли… И смотрел он мимо своего воспитанника. И Гриша понял: Николай Константинович нарочно не стал разговаривать с ним один на один. Пусть все видят, что он не делает из мальчишки любимчика и не хочет для него поблажек. В желтоватых глазах точками отражалась лампа.
Гриша уронил голову. Но успел из-под волос взглядом обежать тех, кто за столом. Кроме мичмана Сезарова, стоявшего вахту, все были здесь. Оба лейтенанта, штурман Иван Данилович, доктор… И Митя (с которым они чуть не подрались в каюте). И, конечно, командир, который терпеливо, но неумолимо ждал Гришиного ответа.
– Я… готов отвечать… – выдавил Гриша и зачем-то одернул подол рубахи.
– Отрадно слышать… Скажи, как ты тогда посмел нарушить приказ? Мною было велено твердо: сидеть в каюте. Ну?
У Гриши мелькнуло: можно притвориться гордым и смелым. Соврать. Я, мол, никогда не видел шквала и не сдержал любопытства. Или сказать с некоторой даже дерзостью: „А кто бы тогда увязал на пушках весла? Они бы наломали на палубе дров!“ Гриша потрогал забинтованный локоть, лизнул верхнюю губу… и заплакал.
– Ну вот… – беспомощно выговорил Николай Константинович. – Уже и началось… То геройство, то слезы. Однако же, голубчик, слезы – это не ответ…
Гриша всхлипнул и дал ответ. Тихий и честный:
– Я… перепугался…
– Вот те на! Чего же? – весело воскликнул большущий и рыжий лейтенант Новосельский. Гриша сквозь искры на ресницах глянул на
– Я подумал… вдруг будем тонуть… тогда… как в закрытой каюте одному? А на палубе хоть какая-то надежда…
– И… какая же? – спросил Николай Константинович. – В тоне его проклюнулось любопытство. Гриша снова посмотрел на командира.
– Ну… помните картину „Девятый вал“? Там люди на обломке. Хоть и буря кругом, но они, может, спасутся… А если бы оказались взаперти…
– Однако аргумент! – обрадованно воскликнул Новосельский. Наверно, он любил живопись. – Ты вправду в тот момент вспомнил Айвазовского?
Гриша всхлипнул и опять сказал честно:
– Ничего я не вспомнил… Это я сейчас… А тогда… ну, просто почувствовалось такое…
Командир „Артемиды“ помотал головой и выговорил как-то по-домашнему:
– Вот забота на мою голову… И что теперь прикажешь с тобой делать?
В голосе его ощутилось такое, что Гриша понял: ничего страшного не сделают. А может быть, и вообще ничего. От этого понимания шевельнулась в душе тайная смешинка, и он предложил – всерьез, но и чуточку дурашливо:
– Посадите меня в канатный ящик. На хлеб и воду. Хоть до самой Кубы… Только, если опять будет шквал, не забудьте выпустить… пожалуйста… – У него снова царапнулось в горле.
Наступило смущенное молчание. Потом первый лейтенант, Стужин, сообщил:
– Лучше поступить по-иному… – Он был темноволос, носат, его лицо с „пушкинскими“ бакенбардами выглядело суровым. – Полезнее сделать так, чтобы виноватому стало на какое-то время неудобно сидеть и в канатном ящике, и в других местах. Помню притчу о римском мальчишке, который удрал на войну и отличился там всякими подвигами. По возвращении он был увенчан за храбрость лавровым венком, после чего ликтор развязал пучок с прутьями и всыпал герою за нарушение дисциплины…
– Право же, ваши исторические параллели, Александр Гаврилович, здесь не к месту! – звонко возмутился гардемарин Невзоров. – У Гриши и так рука поранена…
– …К тому же у нас нет венка, – закончил за Митю командир. – Поэтому предложение Александра Гавриловича невыполнимо…
– Господа, по-моему, наши строгости к мальчику чрезмерны, – вступил добродушный штурман. – Ведь на палубе он вел себя крайне смело, мы как-то забыли про это, увлекшись лишь рассуждениями о дисциплине…
– А без нее – куда? – вставил вопрос лейтенант Стужин.
– Без нее никуда, – согласился доктор Петр Афанасьевич. – Но позвольте мне, человеку отнюдь не военному, высказать здесь свое суждение. Мальчик, хотя и признавшийся в своем понятном страхе, на палубе не потерял головы, а проявил взрослую находчивость. Я смотрел потом на эти весла и думал: на сколько матросских ног пришлось бы мне накладывать лубки и шины, если бы Гриша не завязал трос на этих… кофель-магелях…
– Нагелях, – сказал гардемарин Невзоров.
– Да-да, разумеется… И мне кажется, что, сделавши ребенку необходимое внушение, мы должны отметить наконец и его достойное поведение в главном…