Бриг «Три лилии»
Шрифт:
На следующий день среди кустов на клевской пустоши стояло одиннадцать сарайчиков.
Мандюс раскалил гвоздь и выжег на потолке каждого сарайчика метку, которая изображала отрубленный рысий хвост. Потом он сплюнул на север и прочел стишок:
Если, рысь, опять придешь,Без хвоста от нас уйдешь.Под горой, переливаясь на солнце, сверкало море.
Мандюс взял узелок с едой, прошел на Синторов Нос, уселся
— Вон шхуна идет, коли ты ведаешь, что это такое, башка рогатая. Ишь ты, так и режет волну! А вон барк. Паруса убирают, видал?..
Но чаще всего шли пароходы — новая мода, — при виде которых Мандюс поневоле плевался. А только кто станет строить парусник, когда можно пустить машину и идти как хочешь против любого ветра?
— Эге-ей! — прокатилось вдруг по горе.
Мандюс и баран сощурились: солнце светило прямо в глаза. На соседнем бугре стоял длинный пузатый человек в морских сапожищах. Даже сквозь марево было видно, как сверкал якорек на фуражке.
— Где тут постоялый двор?! — зычно крикнул человек.
— Сразу под горой, — ответил Мандюс.
— Спасибо! — крикнул человек и стал спускаться вниз.
Мандюс выплюнул шкурку от сала.
— Что — камень покупать?! — закричал он.
Чужак уже был далеко, он шел проворно — даром, что живот большой.
— Не, корабль строить! — прокричал он в ответ.
— Чай, пароходишко какой-нибудь вонючий? — спросил Мандюс.
Чужак был уже почти у постоялого двора, но Мандюс услышал, как его голос отдался на Бранте Клеве:
— Бри-иг!
Глава четвертая
ЧТО ДЕЛАТЬ С ЗАРЕЗАННОЙ КУРИЦЕЙ
Бабушка Тювесон с самого утра сидела на пороге конюшни и плакала.
Известно: тому, кто смотрит на мир сквозь слезы, все серым кажется. Бабушка протерла глаза передником, но мир все равно оставался серым.
Потому что Матильда Тювесон начала слепнуть. Только не подумайте, что она ходила и жаловалась всем и каждому на свою беду. Иное дело — каменоломня; тут бабушка просто не могла смолчать.
— Господи, коли ты не подбросишь нам еще гранита, я брошусь в море! — шептала она. — Тебе этого хочется?
Солнце сияло, но господь молчал.
— Что ж, аминь, да прости докучливую старуху! — вздохнула бабушка и побрела на кухню готовить скумбрию на обед.
В это-то время и постучался к ним чужак.
— Входи да не придурквайся! — крикнула бабушка; она подумала, что это Миккель.
Незнакомец вошел, лихо козырнул двумя пальцами и спросил корабельного плотника Грилле.
— Скотт моя фамилия, — представился он. И голос у него был такой скрипучий, словно он мела наелся. — Эдвард Скотт, капитан!
Бабушка прищурила воспаленные глаза. Живот как бочка, на руках толстые перчатки — в такую жару-то!
— К плотнику вот туда, вверх по лестнице, — сказала она.
— Благодарю! —
Волосы и борода срослись у него вместе. Бабушка успела только приметить блестящие серые глаза под козырьком; в следующий миг он уже шагал по ступенькам вверх.
Петрус Миккельсон в этот день уехал в город искать охотников приобрести разработанную гору, а Миккель был у Туа-Туа и помогал учителю ставить флагшток.
— Ох, что-то лицо знакомое… — пробормотала бабушка и выглянула в прихожую.
Но тут капитан Скотт и плотник Грилле затопали вниз по лестнице, и бабушка юркнула обратно на кухню. О чем это они толкуют? Она приложила ухо к щелочке.
— По рукам, значит? Будете десятником на постройке! сказал тот, что назвался Скоттом. — Как придет лес, так и заложим корабль.
Они ударили по рукам возле бабушкиной двери.
— Да, кстати. А чья это каменоломня здесь, на горе?
— Эта-то? — Плотник фыркнул, точно с трудом сдерживал смех. — Да тут одного, Миккельсон его фамилия. А только все уже, кончился камень. Непутевый он, кривого гвоздя не выпрямит. А сын его и подавно.
«Ах ты, лиса лживая!» — подумала бабушка и уже хотела распахнуть дверь да вытянуть как следует Грилле деревянным башмаком по спине.
Но в этот самый миг убежал суп, и пришлось поспешить к печке.
Когда бабушка снова подошла к двери, оба негодяя уже поднимались на Бранте Клев.
Слезы обиды все еще ели бабушкины глаза, когда Миккельсон-старший вернулся вечером домой.
— Никто не приходил камень покупать? — спросил он уныло и повесил драную бескозырку на гвоздь у двери.
Матильда Тювесон пуще всего на свете не любила море и корабли. Но капитанская фуражка с блестящим козырьком поразила даже ее.
— Какое там! — Она поморщилась, глядя на бескозырку Петруса Юханнеса. — Только капитан один заходил, нанял Грилле в десятники корабль строить.
Миккель сидел у печки и чинил вершу. Услышав бабушкины слова, он сжал кулак, так что больно стало.
— Корабль?.. — прошептал он.
— Ну да, Скоттом назвался! — пробурчала бабушка. — На той неделе и заложат. Вот это мужчины, не то что…
Миккель мрачно глянул на отца, но Петрус Миккельсон уткнулся как ни в чем не бывало в книгу с синей клеенчатой обложкой и что-то бормотал, покачиваясь на стуле.
На следующий день к пристани причалил старый лесовоз. Бухта, где должно было строиться судно, находилась в километре на север от постоялого двора. Кони и люди потащили лес туда; Грилле кричал и распоряжался. Миккельсон-старший стоял на бугре и высматривал Скотта.
— Это верно, что ты десятником будешь? — заискивающе спросил он Грилле, снимая бескозырку.
— Ага, — ответил Грилле с таким видом, точно вся деревня его.
Миккельсон-старший растерянно поглядел на гору:
— А… а капитан Скотт где же?