Бригада
Шрифт:
— Наше поколение больше не может воевать, Пэт. На Руси не осталось ни одной семьи, которая не потеряла бы отца, мужа или сына Мы лишились в два, три раза больше людей, чем в том случае, если бы просто подчинились тугарам.
И стали бы рабами — даже хуже, скотом. Как ты можешь говорить это, когда Эндрю, человек, который освободил тебя из рабства, возможно, умирает? И это твоя благодарность?
— Сейчас наша главная задача — выжить, Пэт. С тех пор как началась эта война, мы терпим одни поражения. Мы отступили уже более чем на пятьсот миль. Три корпуса полностью уничтожены.
— Даже если он будет гореть, мы все равно продолжим сражаться. По крайней мере, тридцать пятый Мэнский полк и сорок четвертая Нью-Йоркская батарея — точно. Мы ведем уже вторую войну ради того, чтобы покончить с рабством, и да будем мы прокляты, если поползем перед ними на коленях и протянем руки, чтобы на них надели кандалы. Ваш народ давно к этому привык, но с нами этот номер не пройдет, черт вас всех возьми.
Слова Пэта были настолько обидными, что Калин поежился. Пэт понял, что зашел слишком далеко, и хотел извиниться, но не смог справиться с гневом и молча, с вызовом, смотрел на президента.
— Как президент я могу дать приказ к отступлению.
Пэт посмотрел на свой мундир, заляпанный кровью. Это была кровь Эндрю. Что бы Эндрю сделал на его месте? Человек, который написал конституцию и создал Республику на чужой планете, что бы он сейчас сказал?
— Эндрю всегда говорил, что военные должны безоговорочно подчиняться гражданской власти, — сказал Калин, будто читая его мысли.
— А как же Рим, а вице-президент Марк?
— Они найдут убежище на Руси. Гаарк сказал, что все желающие могут покинуть Рим.
Пэт засмеялся и отрицательно покачал головой.
— Когда по пути наши войска растянутся, Гаарк нападет на нас и на полтора миллиона местных жителей, которых мы будем сопровождать. Поверь мне.
— Вы с Эндрю говорили, что его армия тоже растянута, и он так же, как и мы, привязан к железной дороге. И так же, как и мы, не хочет больше воевать.
— Почему же он здесь? Раз он не хочет воевать, может убираться когда захочет. Так ему и скажи.
— Ты не ответил на мой вопрос, Пэт. Пэт кивнул, не отрывая взгляда от Калина
— Я не Эндрю, сэр.
— Что это значит?
— То и значит.
— То есть ты будешь возражать.
На лице Пэта мелькнула озорная ухмылка.
— Сэр, по-моему, Эндрю называл это как-то красиво — конституционным кризисом, что ли.
— Ты этого не сделаешь.
Пэт встал и вышел из-за стола.
— Давай ненадолго вернемся в прошлое. Калин. Помнишь, как мы первый раз пошли в кабак и какую устроили драку? Мы выпили вместе не одну рюмку и, даст бог, выпьем еще. Но сейчас, дружище, наши пути разошлись. Рим не поддержит тебя, произойдет раскол Республики. Я бы не хотел вести себя как какой-нибудь боярин, но, видимо, придется. Я прикажу армии остаться, и, клянусь богом, многие подчинятся. Я скажу им, что это воля Эндрю, и они послушаются. Поэтому я умоляю тебя. Калин, не заставляй меня идти на это. Если Эндрю не умрет от раны, его убьет наша с тобой ссора. Я помню, он мне как-то говорил, что, если армия не подчиняется своему главнокомандующему (в данном случае тебе),
Пэт вздохнул, вернулся за стол, открыл ящик и достал бутылку с двумя стаканами. Налил водки и предложил Калину.
Президент медленно поднялся, и у Пэта мурашки забегали по спине. У Калина был такой же взгляд, как у Линкольна, те же цилиндр и борода. В этот момент он был вылитый Линкольн.
Президент надел цилиндр и отрицательно покачал головой.
— Я не буду с тобой пить, — тихо проговорил Калин и направился к двери.
— Мистер президент.
Калин остановился и оглянулся.
— Пожалуйста, не делай этого. Если никакие другие причины не могут тебя убедить, то я прошу тебя ради Эндрю.
— Какой смысл в моем президентстве? Вы, янки, дали мне эту должность, так же как вы дали нам и все остальное — Республику и эту проклятую войну.
— Мы дали свободу самим себе. Черт возьми. Калин, ты не помнишь, что из шести сотен парней, попавших сюда, в живых осталось меньше двухсот, что уже более ста тысяч солдат, воевавших вместе с ними, похоронено? Мы сражались все вместе, и никто никому ничего не давал. Свобода — это не подарок, это право, которое нужно заслужить кровью.
— И сколько еще крови мы должны пролить?
— Возможно, кровь каждого из нас — твою, мою, всех. Но будь я проклят, если перед кем-нибудь согнусь. Я — Патрик О'Дональд и никому не позволю передо мной заноситься. Будь то боярин, или ирландский лорд, или тем более какие-то бантаги.
— Дай бог, чтобы ты оказался прав.
— Так мы остаемся?
Калин замялся:
— Пока да.
Поправив цилиндр, президент вышел из кабинета.
Облегченно вздохнув, Пэт откинулся на спинку кресла и, не думая об обещании, которое он дал сам себе, выпил оба стакана.
— Пэт О'Дональд, я смотрю, ты и вправду не притрагиваешься к бутылке, как обещал.
Пэт поднял голову и увидел в дверях Эмила.
Пэт грустно покачал головой и, налив еще два стакана, жестом предложил доктору присоединиться.
Вздохнув, Эмил сел и с притворной неохотой взял стакан.
— Как он, Эмил?
— Пока не знаю. Я резал его прямо на полу поезда, в далеко не стерильных условиях. Кажется, мне удалось остановить кровотечение. Но боюсь, что придется делать еще одну операцию. Сломаны два ребра, и в легких могли застрять обломки костей. Но повторная операция убьет его: он потерял слишком много крови.
Эмил вздохнул.
— Ему нужна кровь, черт побери. Я думал о том, чтобы взять чью-нибудь кровь и перелить ему.
— Разве ты раньше этого не делал? Эмил кивнул:
— Пять раз. Но только в крайних случаях. Если бы я этого не сделал, они бы умерли. Три раза были удачными, но в двух других что-то не получилось. Словно кровь была не та. И они оба умерли, хотя я не знаю почему. Я не хочу рисковать.
— А если ты этого не сделаешь?
— Скорее всего, он умрет.
— Тогда делай! — заревел Пэт. Эмил опустил голову.