Бриллиант для короля
Шрифт:
Спускаясь по лестнице к карете, дверцу которой лакей уже держал открытой, мадам де Ментенон взглянула на Шарлотту и Леони. На ее бледном лице, до сих пор хранящем следы былой красоты, хотя ей было уже за пятьдесят, выразилось удивление.
— Мадам де Сен-Форжа! — воскликнула она. — Какой сюрприз! Я не ожидала увидеть вас здесь!
Дамы обменялись поклонами. Впрочем, весьма чопорными и с той, и с другой стороны. Шарлотта ответила:
— Ничего удивительного, мадам. Для меня это своеобразное паломничество в память о Ее величестве Марии-Терезии, нашей покойной королеве,
Коротенькая хвалебная речь молодой женщины звучала чуть ли не вызовом. Почти что укором. Было более чем очевидно, что «наперснице» короля никогда не сравниться в смирении и милосердии с истинной королевой. Она привезла деньги, в этом не было сомнений, и, возможно, даже прошла вдоль кроватей, где больные порой теснились по двое и по трое, роняя изредка добрые слова, но мадам де Ментенон была слишком щегольски одета, чтобы предположить, что она могла кормить и поить несчастных...
Мадемуазель Леони, пораженная отвагой юной кузины, слушала, не веря своим ушам. Она и предположить не могла, как преуспела маленькая Шарлотта в смертельно опасных словесных дуэлях. Та, которую за глаза называли «мадам нынешняя», все прекрасно поняла. Губы ее сложились в благосклонную улыбку, но черные глаза метали молнии.
— Такая верность памяти покойной королевы делает вам честь, графиня. К тому же добрые дела — лучшая возможность быть угодной господу и закрыть рты людям, которые так охотно судачат на ваш счет. Желаю вам доброго дня, мадам.
Не дав времени Шарлотте сказать хоть слово, мадам де Ментенон скрылась в карете, которая тут же тронулась и выехала с больничного двора, сопровождаемая охраной, положенной только царственным особам. Побледнев от гнева, Шарлотта смотрела ей вслед.
— Пойдемте, кузина, — позвала ее мадемуазель Леони. — Вы, возможно, не заметили, но мать настоятельница ждет нас.
Мать настоятельница, маленькая, кругленькая, улыбчивая, доброжелательная, поспешила им навстречу, раскрыв объятия.
— Как я рада снова увидеться с вами! Если я правильно поняла, вы уже не мадемуазель де Фонтенак?
— Нет, матушка. Я вышла замуж за господина де Сен-Форжа, дворянина из свиты брата короля.
— Однако замужество не заставило вас забыть наш старый дом, который с радостью и благодарностью помнит милую фрейлину, сопровождавшую нашу добрую королеву. Входите же, и поскорее!
Два часа спустя, на обратной дороге, опустошив корзины и поработав засучив рукава и с улыбкой на лице, Шарлотта, выйдя за порог больницы, обнаружила, что гнев ее не остыл.
— Позор, — проговорила она сквозь зубы. — Воистину позор королевству и памяти королевы!
— Что вы хотите этим сказать?
— Позор, что он на ней женился.
— О ком вы?
— Не говорите мне, кузина, что вы совершенно глухи к любым слухам. Я хочу сказать, что король женился на Ментенонше, и это ужасно.
— Почему вы так решили?
— Эскорт. Гвардейцы,
Мадемуазель Леони взяла Шарлотту под руку.
— Не считайте мое мнение проявлением эгоизма, но мне кажется, что вам не стоит торопиться. Вполне может статься, что никто еще не знает о случившемся, и благородная принцесса, у которой, как говорят, весьма воинственный темперамент...
— Да, это так.
— Вовсе не будет в восторге, когда вы ей сообщите такую новость. К тому же зимой она живет в Париже, в Пале-Рояле, а значит, вдалеке от своего недруга. И сейчас, должно быть, весьма озабочена приготовлениями к свадьбе, которая совсем не за горами, — ведь ее падчерица собирается замуж.
Шарлотта слегка улыбнулась.
— К свадьбе в первую очередь готовится герцог Орлеанский, приближение этого знаменательного события его очень волнует. Я так и вижу, как суетливо он бегает по покоям, как долгими часами перебирает ткани для будущих нарядов, подбирая к ним украшения и драгоценности, как шевалье де Лоррен развлекает его своим язвительным злословием. А в это время герцогиня Елизавета, закрывшись у себя в кабинете, увешанном портретами немецкой родни, пишет, пишет, пишет...
— Вы нарисовали весьма умиротворяющую картину. Зима — время отдыха, жизнь замирает, ее течение как будто замедляется. Так и хочется посидеть в уголке возле камелька. Так стоит ли вам беспокоиться? Позвольте себе отдохнуть. Снег скоро растает, дороги высохнут, и вы отправитесь в путь...
Шарлотта с улыбкой погладила руку Леони.
— Вы правы. Посидеть дома — это самое лучшее, что можно сейчас придумать. А у нас дома такой мир и покой.
Шарлотта не кривила душой, ею владела искренняя нежность к дому, где она провела детство, и где ее отец так заботился о том, чтобы она чувствовала себя счастливой. Она радовалась бы мирному течению жизни еще больше, если бы знала, что спустя неделю она сможет осуществить задуманное...
Потеплело, но вместо снега пошли дожди. Затяжные, упорные, всепроникающие, заставляющие дымить камины, с помощью которых боролись с сыростью, бросая в них, охапка за охапкой, сухие сучья. Для марта эта погода была вполне естественной, но Шарлотта терпеть не могла дожди. Большую часть дня она проводила в библиотеке — своей любимой комнате, — приводя в порядок бумаги своего отца. В них, без сомнения, рылись, но не потрудились сложить разбросанные повсюду документы и книги. Мадемуазель Леони помогала ей, но только тогда, когда Шарлотта просила ее об этом. Впрочем, Шарлотта просила о помощи часто. Бумаги, находившиеся в жутком хаосе, перекапывали не один раз, это было очевидно. Но что в них искали?