Бриллиант для короля
Шрифт:
Шарлотту ранило слово «любовница», и она побледнела.
— Я? Любовница этого злобного чудовища? Неужели кто-то мог поверить такой гнусности? Слуга — его зовут, я полагаю, Роллен, — должен был бы знать, что происходило в действительности. И действительность эта была столь омерзительна, что я дорого бы заплатила, чтобы ее забыть!
— Вы никому не доверились?
— Только кузине Леони. Она пообещала мне хранить тайну, не менее постыдную, чем измышления болтливого хама.
— А мне, вашему верному другу на протяжении уже стольких лет, вы не могли бы ее доверить? — мягко осведомился де ла Рейни. — Мой судебный опыт подсказывает, что, только зная всю
Не чувствуя в себе сил смотреть в лицо де ла Рейни, Шарлотта отошла к окну.
— В конце концов, почему бы и не рассказать? — прошептала она.
И чуть громче сказала:
— Господин де Лувуа насиловал меня три ночи подряд. На четвертую меня выбросили вон... Он привязывал меня к кровати, чтобы получить желаемое... Меня чем-то опаивали...
— Боже мой! — произнес де ла Рейни в ужасе. — Какая немыслимая жестокость! Всем известно, что он груб и безжалостен, но чтобы можно было дойти до такого!
— Он твердил, что любит меня... И, кстати, продолжает твердить об этом.
— Да! Вы же видели его при дворе. И как же он себя вел?
— С присущей ему непосредственностью. Сказал, что не мог противиться «безумной страсти», которую я ему внушаю, и не только не испытывает угрызений совести, но мечтает начать все сначала. И лучше бы с моим участием.
— Я подозревал что-то в этом духе, — помрачнев, глухо вымолвил де ла Рейни. — О нем уже ходили скверные слухи, но тут мы, к сожалению, бессильны. Он порочный человек и при этом незаурядный государственный ум. Он знает свою силу, и король тоже, он доверенное лицо у короля и владеет не одной государственной тайной [36] .
36
Например, де Лувуа знал тайну «Железной маски». (Прим. авт.)
— И какой вы дадите мне совет?
— Траур лишает вас возможности бывать при дворе, иначе я бы вам посоветовал вернуться к герцогине Орлеанской и не разлучаться с ней ни днем ни ночью, если такое возможно. Курфюрстина умеет защищать своих, к тому же она ненавидит де Лувуа за зверское обращение с ее бывшими единоверцами-протестантами. Герцог Орлеанский любит министра не больше жены. Но вас утрата супруга обязывает жить уединенной затворнической жизнью в вашем собственном доме. Думаю, ваш дом нужно всерьез охранять, потому что последние события показали, что особняк де Фонтенак стал доступнее мельницы. Есть и еще одно убежище — монастырь. Может быть, вы хотите отправиться в Пор-Рояль, где живет ваша подруга графиня де Беврон?
— Вы знаете, дорогой друг, что я никогда не питала пристрастия к монастырям, даже если в монастыре живет моя подруга Лидия. Обычай требует, чтобы я затворилась в стенах собственного дома, и для меня это наилучшее решение. Здесь я в окружении преданных мне людей, и я постараюсь позаботиться о дополнительных предосторожностях. Обещаю вам быть предельно внимательной. Как вы думаете, этого будет достаточно?
— Будем надеяться. Со своей стороны, я тоже постараюсь оказать вам помощь.
— Благодарю вас, но не можете же вы отправить ко мне на службу ваших полицейских... — Шарлотта немного поколебалась и вновь заговорила: — Я хотела бы задать вам один вопрос.
— Что за вопрос?
— Вчера рано утром я заметила господина Делаланда, и мне стало известно, что вы поручили ему передать мне печальное известие.
—
— Он все передал моей кузине. Я видела, как он остановил ее на улице, отвел в сторону, говорил с немалым возбуждением, а потом уехал, так и не переступив порога нашего дома. Казалось, особняк Фонтенаков внушал ему ужас. И я хотела бы знать, что ему известно об этой несчастной дуэли.
— Он прервал ее и стал невольной причиной смерти вашего супруга. Думаю, его мучили угрызения совести. Мадемуазель Леони стала для него «спасательным кругом». С вами ему трудно было бы говорить.
— Он знает о причине дуэли.
— Друзья графа де Сен-Форжа ничего от него не скрыли.
— Теперь все понятно. Он считает меня любовницей де Лувуа. И не хочет говорить со мной вовсе не потому, что чувствует себя виноватым, а потому, что я внушаю ему отвращение или чувство, близкое к этому.
— Замолчите! Не позволяйте разыгрываться своей фантазии...
— Никаких фантазий. Я знаю, что совершенно права. И очень прошу вас, господин де ла Рейни, сохранить в глубочайшей тайне все, что я вам доверила.
— Вы в самом деле этого хотите? Он вас любит...
— Любит? Если он верит в то, что я могу поддаться домогательствам де Лувуа, то он не может любить меня. И поэтому я настоятельно прошу вас хранить молчание.
— Как вам будет угодно. Я буду молчать.
А про себя де ла Рейни подумал, что, может быть, даже лучше, если любви, изначально обреченной на несчастье из-за разницы в социальном положении молодых людей, будет уже сейчас поставлена преграда. Де ла Рейни хорошо знал Альбана и мог себе представить его гнев и неистовство, если тот узнал, до какой степени простирались посягательства де Лувуа на Шарлотту. И решил во что бы то ни стало постараться оградить ее от них в дальнейшем.
Говорить больше было не о чем. Они вместе спустились в вестибюль, чтобы встретить там тело де Сен-Форжа. И в самом деле услышали цокот копыт и шум толпы, которая вышла поглазеть на погребальный поезд.
Жители Сен-Жермена, во множестве собравшиеся на похороны, были разочарованы: панихида обещала быть совсем не такой торжественной, как они ожидали. Герцог Орлеанский заболел и не смог приехать, не стронулись с места и «лучшие» друзья покойного — шевалье де Лоррен и маркиз д'Эффиа. Прибыли только братья де ла Жумельер — их снова отрядили представлять всех отсутствующих. Сразу пошли толки и пересуды, набившийся в церкви народ начал перешептываться. Но тут заиграл орган. И вдруг двери церкви широко распахнулись, и на пороге появилась герцогиня Орлеанская в темно-лиловом, сродни епископскому, одеянии. В окружении многочисленной свиты, рядом со своим духовником она величаво прошествовала к месту, где сидела Шарлотта, и села с ней рядом. Служба прервалась, все замерли, глядя на нее изумленно и почтительно, а она взяла Шарлотту за руку и сделала священнику знак продолжать службу.
— Крайне огорчена, что опоздала, — прошептала герцогиня, — но, похоже, все препятствия, какие только возможны, сговорились встретиться у меня на дороге!
— Мадам уверена, что препятствия исходили не от ее августейшего супруга? — шепнула в ответ Шарлотта. — Мадам бесконечно добра, приехав на похороны, но мне не хотелось бы послужить причиной...
— Тш-ш! Ни о чем не думайте. Лучше помолимся.
И, зашуршав шелковым платьем, герцогиня Елизавета опустилась коленями на молитвенную скамеечку и осенила себя крестным знамением.