Бриллиант в мешке
Шрифт:
– Не знаю, он не назвался. Спрашивал, сколько мешков тебе привезли в прошлый раз.
– А ты что?
– А я что? Почем я знаю, я с этим дела не имею. Три, говорю, наверно, как всегда.
– Молодец! Ну и?
– Он говорит, уточни там у кого-нибудь, кто у вас распоряжается.
– Ну?
– Еще чего, буду я бегать да расспрашивать.
– А он?
– Чего-то там еще говорил, я положила трубку. Идиотство какое-то.
– Другой раз вообще не разговаривай!
– И не буду.
– Обещаешь?
– Да не буду, чего пристал.
– Смотри же, – говорю, – не отвечай ни под каким видом.
А сам прекрасно понимаю, кто такой да зачем ему.
Сообразил, значит, ресторанный хозяин. И главное, я ведь ему сам сдуру брякнул, откуда тряпки привозят. Говорил же я себе: будь осторожен, Миша, думай, хорошо думай – и на тебе, выскочило, Кольчинский, мол, поляк, а кто за язык тянул? Кто вообще велел впутываться? Плохо ли мне было, скучно, что ли? Подумаешь, шум, с таким ли шумом люди живут.
Теперь доищутся. Теперь все. Прижмут меня – все им скажу и отдам. Все равно ведь скажу и отдам, так не лучше ли сразу. Разыскать их, сказать, вот, мол, вы тогда ушли, а я нашел, ваше? Берите… Мешочек зря выкинул…
Или все же в полицию? Может, все-таки защитят как-нибудь? В другой город… другое имя дадут, другой паспорт…
Бред это все, только в книжках.
А отдавать-то мне, между прочим, и нечего, и, если в полицию, тоже показать нечего, а басни мои кто станет слушать.
Одно хорошо все же, что Галка сказала – три мешка. А хозяин знает, что Ицик мне принес два, значит, на Коби еще больше подозрение.
И все равно опасность нависла. У меня камни или еще где – потрошить-то все равно будут меня. И если думать, как отделываться, то прежде всего надо иметь, от чего отделываться.
Ясно же, что все это воображение, чтоб коврик насовсем оставить у Кармелы, – это сплошная неосторожность. А вдруг зацепит за что-нибудь и порвет? Ведь в самом деле бракованный и в опасном месте непрочный. Или, еще хуже, передарит кому-нибудь и он там порвется? Или просто, скажем, чистить будет и нащупает?
Так или так, не миновать к Кармеле идти. И значит, опять это самое. И совсем даже я не против был и даже намечал навестить в ближайшее же время, а сейчас и в мыслях ничего такого нет, но ведь потребует непременно, а не смогу, так и опять не отдаст. Еще и надсмеется, даже уши заложило, как этот смех ее представил. Но откладывать нельзя, и сегодня она как раз не работает, значит, идти.
Снял я тренировочный костюм, чтоб «боксеры» приготовленные надеть, хотя и глупо, все равно раздеваться, и так мне тяжко это без помощи далось, что чуть совсем не раздумал. Тапки домашние на сандалии уж не стал менять, переживет. На часы глянул – дочка еще нескоро придет, время у меня есть.
Взял новый коврик, который на обмен, все-таки приятно шерсть в руки брать, не трикотаж этот синтетический, и пошел к двери.
19
Считается, что приезжие из России плохо относятся к арабам.
Верно, я сам много раз слышал, их и чучмеками обзывают, и черножопыми, и ахмедками, и махмудками, и арабушами, и еще не знаю как. Имеются в виду наши собственные арабы, израильские, а к прочим вроде и положено плохо относиться, потому что враги, особенно на данный момент, хотя, на мой взгляд, разницы особой
Но это уже опять политика, а я политикой заниматься не желаю, хотя обидно.
Так вот, русские евреи якобы плохо относятся к арабам. Но я в этом смысле нетипичный. Прозвищ всех этих не употребляю и плохо не отношусь, что бы ни говорили, потому что тоже люди, в конце концов. Пусть будут.
Но только не у нас. Я хорошо понимаю, что им тоже где-то надо жить, но почему обязательно у нас? У них у самих не то двадцать, не то тридцать своих арабских стран, да богатых, с нефтью, так неужели же им где-нибудь там местечка не найдется? Нет, упорно хотят здесь, где нам самим тесно, при этом все время всем недовольны, сплошные беды и им, и нам. Все могу понять и простить, и недовольство их понимаю, но вот этого их упорства я понять не могу. И не из-за расизма, я не расист, вот уж что нет, то нет, сам с нееврейкой живу, а потому что неправильно, если высокоразвитый народ живет вперемешку со слаборазвитым. Со временем они, может, и разовьются до нашего уровня, и тогда, я считаю, все конфликты закончатся, но это когда еще будет, если вообще.
Я это все к тому, что я дверь открыл к Кармеле идти, вышел на площадку, а там стоит Азам, официант из ресторана. Правда, узнать его трудно, но я сразу узнал, чуть по имени не назвал, хорошо, спохватился. Стоит, и табличку на двери читает, и палец уже на кнопку звонка положил.
Я быстро зашел обратно в квартиру, но дверь закрыть не успел, он улыбается и вежливо так говорит:
– Господин Чериковер? Здравствуйте. У меня к вам небольшой разговор, разрешите зайти? – И дверь рукой придерживает.
– Нет, – говорю, – нельзя, я болен, я вас не знаю.
И дверь к себе тяну, но разве мне с ним справиться.
Вошел, меня оттеснил, хотя мягко так, боли никакой не причинил.
– Извините, – говорит, – я ненадолго. А что с вами?
Взял меня под руку и ведет в комнату. Посадил на диван, тоже аккуратно, подушку под спину подсунул – ну, прямо тебе нянька. Они вообще, говорят, няньки и медбратья замечательные. Терпенья много, потому что голова ничем не занята. А как на иврите говорит! Мне бы так.
Он говорит, а я молчу, коврик к груди прижимаю и про себя думаю, кому бы позвонить, позвать, но до телефона далеко.
– Вы что, – говорит, – один дома? Вам, может быть, помощь нужна? Что-нибудь тяжелое или за лекарством сходить? Я охотно.
И одет чисто. Больше того, красиво одет. Я-то привык его все в фартуке наблюдать да в джинсах, а тут на нем белые штаны, и рубаха тоже белая, полотняная, у ворота вышита, индийская, что ли. А волосы! На работе на нем всегда была маленькая шапочка, а тут волосы до плеч, мелким штопором и блестят, а что сам красавчик, я уже упоминал. Прямо тебе артист какой-нибудь, а не араб.