Бриллиантовый код смерти
Шрифт:
Массимо ходил в обычную школу, и его большие карие глаза и смуглая кожа, вначале бывшие предметом насмешек китайских детей, вскоре стали привычными на вид. Люди покорялись особой чуткости мальчика, а его отзывчивость и терпение вызывали ответные чувства. В восемь его отправили в монастырь, известный всему Китаю своими традициями и школой боевых искусств. Будучи единственным европейцем среди окружающих его людей, Массимо постоянно ощущал свое отличие от остальных. Ко всему прочему оказалось, что он пришел в боевые искусства поздно: ему было почти девять, в то время как китайские дети начинали занятия в четыре года. Но природное упорство, а также деньги состоятельного отца, много платившего
В восемнадцать лет Массимо, уверенный в правильности своего решения, объявил родителям, что уезжает в Рим для того, чтобы стать священником. Он увидел опечаленные глаза мамы и удивленный взгляд отца, понявшего, что это не временный каприз, а твердое решение уже взрослого мужчины, решившего посвятить свою жизнь важной цели. Сдержанно сказав о том, что каждый человек сам выбирает свой путь, отец удалился, и по его слишком явному спокойствию Массимо понял, какое неожиданное разочарование принесла эта новость. Но, будучи мудрым и умным человеком, отец не стал препятствовать сыну в стремлении посвятить жизнь богу.
После восьми лет обучения в Риме, Массимо принял сан и отправился в Северную Африку нести слово божье. Его стройное гибкое тело, привыкшее к постоянным тренировкам, от которых он не отказался даже после того, как вошел в лоно церкви, привлекало внимание изящностью и пластикой движений. Мягкий блеск темных глаз порождал интерес, завораживал искренностью и чистотой. Тонкая и строгая красота лица вызывала желание проникнуть внутрь его мыслей, узнать и понять этого человека, так твердо и убежденно стоявшего в своей вере.
Спустя некоторое время в его жизнь вошел бунтарь Бруно, не признающий никаких авторитетов, с мальчишечьим максимализмом знающий ответы на все вопросы.
Горячий неаполитанский паренек Бруно все детство провел на улице, постигая премудрости жизни с такими же нищими оборванцами, как и он сам. Воровать сумки у зазевавшихся прохожих казалось ему веселым времяпровождением, и еще смешнее было обманывать многочисленных туристов, выуживая у них мелкие суммы денег. Всю появившуюся наличность быстро спускали на игровых автоматах, тратили на выпивку и подружек. Голубоглазый и смуглый, с тонким носом и высокими скулами, он рано познал удовольствия любви. Где бы Бруно ни появлялся, женщины всегда выделяли его из числа остальных мужчин, и ни одна из них не могла отказаться от возможности почувствовать себя желанной в руках этого грубоватого, но восхитительно красивого молодого человека.
Честно работать, как отец или старшие братья, Бруно не хотелось. Жажда скорых денег привела к тому, что он с компанией друзей ограбил небольшой магазинчик. Узнав о случившемся, отец умолил хозяина не подавать иск против сына, обещав выплатить ущерб. Спустя день поднял сына среди ночи, заставил одеться и быстро собрать вещи. У дома стояла заведенная машина, и отец, переговорив с водителем, усадил сына на заднее сиденье.
– Иностранный легион, Обань. По дороге купи словарь. И стань, наконец, мужчиной! – сказал отец и пошел прочь от машины.
Все сидящие в машине ребята ехали во Францию с единственной целью – вступить в легион и тем самым начать новую жизнь. Одни не имели работы и нуждались в деньгах, других привлекали слава и престиж, но не было среди них никого, кого силой посадили в машину, заставив подчиниться чужому решению.
Каждый легионер обязан был прослужить два года на заморских территориях Франции, но все ребята страстно мечтали отсидеться в Оранже или, на худой конец, улететь во Французскую Гвинею, где в Куру базировался один из полков. Хотя служба в нем оплачивалась недорого, а чрезвычайно горячий и влажный климат доставлял массу неприятностей, этот полк выгодно отличался от остальных, так как в нем имелся свой собственный бордель, и каждый легионер после долгих месяцев воздержания мечтал подержать в руках нежное женское тело. Но не было ни одного желающего служить в Джибути, несмотря на то, что там можно было заработать большие деньги. Все заключалось в элементарном страхе перед военными действиями, так как этот полк интенсивно использовали в решении военных конфликтов.
Узнав о своем распределении в Джибути, Бруно собрал вещи, попрощался с друзьями так, как будто уезжал погостить к маме, и с безразличием стал ждать время отправки в лагерь.
Жизнь в Африке оказалась не такой, какой он надеялся ее увидеть. Изобилие проституток и дешевого пива превращали службу в некий фарс. Легионеры проводили жаркие вечера в беспробудных пьянках, которые неизменно заканчивались дикими оргиями. В это же время в соседнем Сомали происходили вооруженные столкновения между правительственными войсками и оппозиционными группировками. Получив известие о передислокации части войск легиона из Джибути и увидев свое имя в списках, отправляющихся в Сомали, Бруно даже обрадовался, усмотрев в этом прекрасную возможность выпустить злость, съедавшую его.
Четыре месяца перестрелок с местным населением, свергнутое правительство, ожесточенные голодные люди, раненые и убитые дети порой доводили его до сумасшествия, заставляя по-другому оценивать жизнь. Однажды легионеров, перевозящих раненых солдат в госпиталь, обстреляли повстанцы. Бруно очнулся лишь к вечеру. Лицо было залито кровью, а правая рука не двигалась. Он даже не смог дотянуться до лежавшей недалеко согнутой винтовки, пытаясь увернуться от подошедшего к нему человека, чувствуя, как мир снова превращается в черную пропасть. Когда Бруно в следующий раз очнулся, то обнаружил себя не в камере для пленных и не в гробу, как ожидал, а в аккуратной светлой комнатке. Три месяца после контузии и тяжелых ранений он находился в лагере миссионеров. Правая рука была повреждена в локте и почти не двигалась, и Бруно с новым приливом злости понял, что стал инвалидом. Когда-то веселый и бойкий мальчишка, производивший грандиозное впечатление на женщин, превратился в раненого и затравленного человека с полными печали и страха глазами.
Каждое утро из окна, выходящего во внутренний дворик, Бруно видел, как упражняется молодой священник. Отец Массимо тоже видел безразличные глаза Бруно, и это заставляло его трепетать от жалости к потерявшему себя мальчику.
– Бруно, может, вы хотите тренироваться вместе со мной? – спросил Массимо у неподвижного легионера.
– Я инвалид, – процедил Бруно.
– Тренировки начнем с завтрашнего рассвета, – сказал Массимо, не дав Бруно возможности отказаться.
Наутро Бруно не появился во внутреннем дворике, и тогда Массимо пришел за ним.