Бриллиантовый маятник
Шрифт:
— Да Вы всё шутите, Алексей Иванович! — засмеялась г — жа Раухвельд, — Саша, скажи мне, Алексей Иванович шутит со мною? Он постоянно меня подначивает!
— Нет, маменька, казус такой действительно имел место быть, — подтвердил Александр, — Варламов с Карабчевским большие друзья!
— Варламов, конечно, талантище, ему всё простят! — вздохнула женщина, — Но вот чтобы так, посреди «Севильского цирюльника» сказать «приходи ко мне, Николаша» — это, конечно, анекдот!
— Можно вопрос, Алексей Иванович? — поинтересовался Александр.
— Разумеется.
— Как Вы угадали? — изумился молодой человек.
— Услышав из моих уст какую — нибудь новую фамилию Вы непременно спрашиваете моё мнение об этом человеке. Так что ошибиться в догадке весьма сложно.
— В самом деле? Никогда не замечал… — Александр на секунду задумался, — Я хотел спросить, считаете ли Вы Карабчевского нравственным человеком?
— Ну… — Шумилов качнул головой, озадаченный постановкой вопроса, — Я не Господь Бог, и у меня нет весов, чтобы взвешивать нравственность незнакомого мне человека.
— Ну почему же «незнакомого»? Очень даже знакомого! Разве Вы не знаете, что Карабчевского после университета не взяли в министерство юстиции по причине неблагонадёжности?
— Знаю.
— Он истово защищал народовольцев на процессе 193–х.
— Вообще — то, это был его долг как помощника присяжного поверенного.
— Разве Вы не знаете, что он женат на сестре народовольца, сосланного в каторгу?
— Знаю. Я даже знаю, что он одно время работал помощником присяжного поверенного Евгения Исааковича Утина, брата того самого Николая Утина, что был основателем Русской секции Интернационала.
— Да он социалист, народоволец, бомбист! — всплеснула руками г — жа Лейхвельд.
— И при всём том Карабчевский берёт колоссальные гонорары за свою защиту и сейчас считатеся чуть ли не самым дорогим адвокатом столицы, — продолжал между тем Александр, — По — моему, это безнравственно: провозглашать социалистические идеи и при этом быть плоть от плоти ненавистного ему строя, быть жировиком монархии и капитализма.
— Эко Вы загнули, — улыбнулся Алексей Иванович, — Карабчевский не провозглашает социалистических идей, разве что в спальне и под одеялом, чтобы охранка не услышала. Что же касается жадности до денег, то — это слабость, которой грешат многие.
— Но ведь то, что я говорю по существу правильно! — не унимался Александр.
— Да, по существу правильно. Но как говорил мой духовный отец: лучше милостыню не подавай, да только людей не осуждай!
— Я не осуждаю — я выставляю нравственную оценку, — поправил Шумилова молодой оппонент.
— Вы делаете это со страстью, с пылом горячего молодого сердца. А надобно — с холодной головою, — возразил ему Шумилов, — Легко судить других, да только кто мы такие, чтобы судить? Карабчевский толковый, думающий юрист, понимающий толк в сыскной работе. Это, видимо, наследственное. Вы знаете, что его дед был полицеймейстером Крыма?
— Тем более, — воскликнул Александр, — Вы посмотрите, что получается: дед обласкан властью, выпестован
— Оттого, что Карабчевский защищал некоторых одиозных деятелей он, как человек, хуже не становится. В конце — концов, даже закоренелый преступник имеет право на компетентного защитника. Вы не возражаете?
— Против этого нет.
— А Карабчевский как раз и есть тот самый защитник, о котором я говорю. Он нивелирует закон, делает его равноприменимым как к преступнику, так и к преследователю. Хорошо, что он таков, каков есть. Было бы много хуже, если б он оказался другим: лояльным к власти и расшаркивающимся перед окружным прокурором. Не нужны России такие адвокаты, видит Бог, не нужны!
На следующее утро Алексей Иванович специально вышел пораньше, дабы перед встречей с Карабчевским успеть отпроситься у своего начальника. Главным достоинством его работы в «Обществе взаимного поземельного кредита» была вовсе не заработная плата, весьма, кстати, умеренная и не зависящая от суммы заключаемого ссудного договора, а возможность располагать рабочим временем по собственному усмотрению. Одновременно в работе у штатного юрисконсульта было не более дюжины сделок, причём их прохождение было чётко увязано по времени, что напрочь исключало какие — либо авралы. Работа была спокойна и достаточно проста, а потому для организованного человека всегда была возможность выкроить для собственных нужд не только денёк — другой, но и целую неделю без содержания без какого — либо ущерба для основной работы. Шумилов частенько пользовался этой возможностью, которой чрезвычайно дорожил.
Без проволочек закончив свои дела в «Обществе», он уже в начале одиннадцатого шагал к Малой Садовой, где в своей конторе Карабчевский назначил ему встречу. Отыскав нужный адрес, Шумилов понял, что явился слишком рано; не желая показаться человеком дурного тона, он с десяток минут простоял на углу Итальянской улицы, наслаждаясь благодатью тёплого осеннего дня.
Наконец, ровно в половине одиннадцатого, Алексей Шумилов переступил порог пятикомнатной квартиры в бельэтаже, которая служила конторой присяжного поверенного Карабчевского. Визитёра встретил тот самый юноша, что давеча доставил Шумилову конверт; не мешкая молодой человек проводил его в кабинет адвоката.
Карабчевский, смуглокожий, в копной вьющихся чёрных волос, доставшихся ему в наследство от турецких предков, усадил гостя в объемистое кожаное кресло в углу кабинета, устроился в таком же кресле напротив, подчеркнув тем самым доверительность предстоящей беседы. Шумилов и Карабчевский были людьми одного поколения, обоим было чуть за 30, они были одного воспитания, одного круга общения, каждый из них мог гордиться пройденным путём, хотя следовало признать, что у адвоката на этом пути денег и роз было всё же поболее. Они начали разговор как равные партнеры и единомышленники, только у Карабчевского голос был ласковее, а манеры вкрадчевее, видимо, в силу выработавшегося профессионального навыка.