Бриллианты с царской иконы
Шрифт:
– А что скажете вы? – с надеждой спросил он Полетаева.
Тот подмигнул.
– Мои родители отправились в загородное имение своих друзей, – радостно сообщил он. – Дома осталась только прислуга. Уж ей я сумею запудрить мозги, особенно своей беззубой няньке.
Одевшись, мальчики вышли из театра и попрощались.
Коля побрел к дому бабушки, на ходу придумывая версии и выбирая наиболее подходящую.
Он
Николай был на седьмом небе: не пришлось лгать. Папенька часто говорил, что ложь – это грех и Бог наказывает за него. Получалось, сегодня сама судьба благоволила ему.
Впоследствии они не раз бегали в театр, именно на «Прекрасную Елену», некоторые арии которой уже знали наизусть.
Это сыграло с Колей злую шутку. Ему осточертела постная физиономия Калиновского и пресловутая роль, состоявшая из длинных монологов.
– Знаете, я мог бы совсем не учить слова, – однажды буркнул мальчик в ответ на замечание профессора о его лености.
Тусклые глаза Калиновского блеснули интересом.
– Это почему же? – прокаркал он, как недовольный ворон. – Вы на особом положении?
– Вовсе нет. – Савин подмигнул товарищам. – Я знаю кое-что из классического репертуара и вполне могу обойтись без ваших стихов.
Калиновский дернул себя за бородку, которая, как казалось лицеистам, с каждым днем становилась все тоньше.
– Неужели? – Его круглое желтоватое лицо приняло ехидное выражение. – И что же вы знаете из классики?
Коля, не медля ни секунды, запел:
– Мы все невинны от рожденьяИ честью нашей дорожим.Но ведь бывают столкновенья,Когда невольно согрешим.Лицеисты оглушительно расхохотались. Полетаев даже повалился на пол, держась за живот, как припадочный.
Желтое лицо Калиновского побледнело, на лбу бисеринками выступил пот.
– Что… что вы себе позволяете? – прошептал он.
Савин выставил вперед грудь и с гордостью произнес:
– Вижу, вам тоже знакома эта оперетта. Значит, я не ошибаюсь: это самая настоящая классика.
Калиновский задрожал и оскалил желтые зубы. Коля чувствовал, что профессора
– Вам это даром не пройдет, – прохрипел он, схватившись за горло и задыхаясь от возмущения. – Клянусь, я заставлю вас пожалеть.
Он выбежал из класса, оставив после себя запах пота: Калиновский не относился к чистюлям.
Ваня подошел к Николаю и похлопал его по плечу:
– Держитесь, друг. Ничего он вам не сделает.
– Да что он может сделать, этот старикашка? – усмехнулся сын графа Знаменского. – Вы сегодня герой, Савин.
Коля гордо выпятил грудь и хотел произнести помпезную речь, но в класс вбежал маленький, горбатый, совершенно лысый человек – директор лицея. Он взглянул на Савина, и его маленькие женские ручонки затряслись, бесцветные губы задергались.
– Сегодня вы все стали свидетелями неслыханного оскорбления, – тонкий голосок сорвался на последнем слоге. – Такое поведение заслуживает самого сурового наказания. – Он вытянул вперед худую руку. – Немедленно в карцер!
Лицеисты зашушукались, но никто не решился громко выразить свое возмущение.
Коля медлил, но гувернер схватил его за плечо и подтолкнул в коридор.
– Посидите в карцере денек. – Горбатый директор брызгал слюной, как верблюд. В общем, он и напоминал верблюда, только маленького и жалкого. – Подумаете над своим поведением. Я надеюсь, вы сделаете правильные выводы.
Огромные ручищи Алексея втолкнули Николая в темную холодную комнату, освещаемую крошечным окошком, со стулом без спинки и железной кроватью. Никто и не подумал посоветовать ему захватить шинель, и Коля сразу почувствовал, как холод залезает под его мундирчик.
Мальчик съежился на кровати, вспомнив о своем обещании – убежать. Но успеет ли он это сделать? Савин был уверен, что ему суждено просидеть здесь три дня – столько по лицейскому уставу длилось наказание воспитанников, однако его выпустили раньше. Наверное, не последнюю роль сыграли рождественские морозы.
Горбатый директор, лично явившийся за проштрафившимся лицеистом, вывел Николая из карцера под аплодисменты воспитанников. Это снова разозлило мужчину.
– Надеюсь, вы принесете свои извинения профессору? – поинтересовался маленький горбун, как всегда, брызгая слюной.
Коля покачал головой.
– Господин директор, – его голос звенел, как колокольчик, – дело в том, что я никого не оскорблял. Пропеть куплет из классики – разве это оскорбление?