Бродский глазами современников
Шрифт:
Для Бродского музыка тоже чрезвычайно важна. В одном интервью он сказал: "По части конструкции [стихотворения] главные учителя для меня — это де Ренье и Бах. До известной степени Моцарт" [322] .
Что Бродский привнес для меня, для моего сознания, это такое отношение к стихотворению, к его структуре и композиции, как к архитектуре, потому что его стихи напоминают сложные строения. И это, может быть, играло для меня какую-то роль, когда я читала его вначале. Я очень быстро поняла, что стихотворение строится совсем не так просто, как, скажем, высказывание мысли, как у Кушнера, например. У него часто высказывается заранее известная мысль или описывается какое-то чувство и все. Я думаю, стихотворение должно быть совершенно другим. Оно может быть какой-то сложной
322
Соломон Волков, "Венеция: глазами стихотворца", диалог с Иосифом Бродским ("Часть речи" (New York: Silver Age Publishing, 1982), No. 2/3, 1981/2, C. 177. Более подробно на эту тему Бродский говорит в интервью Виталию Амурскому, "Никакой мелодрамы" ("Континент", No. 62, 1990, С. 392-33). Перепечатано в сборнике "Иосиф Бродский размером подлинника" (Ленинград-Таллинн, 1990), С. 113-126.
Не связана ли "архитектурность" ваших стихов с тем фактом, что вы родились и живете в Ленинграде?
Да, я родилась в Ленинграде, и это мой город: я нигде больше не могла ни родиться, ни жить. Но стихи мои архитектурны не в прямом смысле, из них ничего нельзя построить. Это конструктивность как подход, потому что на самом деле у меня тоже есть достаточно рациональных сил, но я не даю им преобладать, я не считаю их в себе высшими или лучшими.
Что можно считать наименьшей семантической единицей вашего стихотворения: слово, музыкальный такт, синтагму?
Само стихотворение. Оно распадается на разные элементы, но для меня стихотворение как живой организм, цельный — в нем можно различить руки, ноги.
Почему вы согласились с Бродским, что все поэты — монстры?
Я бы сказала, монстры — это начальный период, а потом мы — полная пустота, кроме того, что мы говорим. Бродский сейчас не монстр.
У него в последние годы наблюдается стремление к смирению, к скромности.
Это очень хорошо. У всякого поэта есть огромная усталость от своего "я", от всего, что связано с собой. Это "я", спущенное откуда-то с небес и навязанное тебе, оно очень выедает человека изнутри, надоедает, претит и мучает. Но уйти от него никуда невозможно.
В какой степени исследователи вправе ставить знак равенства между реальным "я" поэта и его лирическим субъектом?
Этого я не знаю. Видимо, не случайно стремление скрыться за каким-то персонажем, за какой-то маской.
Знакомы ли вам стихи Бродского жанра путешествий, которые Чеслав Милош назвал "философским дневником в стихах"? [323] .
Нет, они мне не попадались. У меня никогда не было книжки Бродского, я все читала отрывочно.
323
Cheslaw Milosz, "А Struggle Against Suffocation", a review of Brodsky's "A Part of Speech" ("The New York Review of Books", August 14, 1980, P. 23). Русский перевод А.Батчана и Н.Шарымовой опубликован в альманахе "Часть речи" (No. 4/5, 1983/4, С. 169-80). Перепечатано в "Знамени" (No. 12, 1996, С. 150-55).
Допускаете ли вы, что если бы вы прочли полностью хотя бы один сборник Бродского, вы изменили бы к нему отношение?
Оно вообще-то менялось: раньше я более враждебно к нему относилась. Может быть, это было необходимо в какой-то период становления. Даже не враждебность, просто, когда ты кошка, то ты понимаешь, что это собака.
А вы, кстати, знакомы с Бродским?
Ну, это как сказать. Я видела его один раз на какой-то вечеринке, когда мне было лет 15-16. Он был там, это были проводы Рейна в Москву. Я только помню, что я почему-то надевала шляпу Бродского на себя. А потом еще был случай: я была у поэта Глеба Семенова в гостях, и там тоже был Бродский, и он тогда читал свои стихи.
Вам
Я считаю, что она вполне адекватная. Раньше он читал лучше, чем все, что я слышала потом по радио. Кривулин всегда говорит, что Бродский похож на танк. Сходство действительно есть.
Можно ли заподозрить поэта, плохо говорящего о другом поэте, что он просто заметает следы?
Если фрейдовской теории придерживаться, то это как раз первый указатель. Тогда, правда, можно сказать, что я безумно люблю Бродского, и, может быть, какая-то правда в этом есть. В ранней юности я очень им восхищалась. А сейчас, когда читаешь эти стихи, непонятно, чем все восхищались.
Все поэты проходят какие-то эволюционные этапы, у вас они менее заметны, если судить по тому, что опубликовано. Это что, развитие вундеркинда?
Мне кажется, что поэт вообще, рано достигая какого-то уровня, уже до смерти не может с него упасть. Достигнутая однажды высота, она же есть и предельная. На самом деле есть не эволюция, а саморасширение, развитие вширь. Это со мной произошло года в 23.
Есть ли у вас какие-то obsessions?
Конечно есть. Например, я верю, что существует какой-то дух, какое-то существо в буквальном смысле.
Вы довольно часто впускаете в свои стихи секс. Какова его функция?
Если взять раннюю поэму "Хоррор эротикус", то там как бы полное отрицание секса, секс как темное, мрачное, злобное начало, как невозможность истинной любви в этом мире. Точнее, невозможность найти формы для выражения любви, потому что человек, любя, обречен только на эти формы, а других никаких нет. Я этого никак не могу принять.
Если не любовь, то что же может защитить нас от страха смерти, от темноты, от разрушительного действия времени?
Ну, во-первых, это еще сказано у Златоуста: "Смерть, где твоя победа? Где твое жало?" Христос — наша защита.
А вы не приписываете поэзии способности защитить нас от чего-то негативного? Не претендуете на...
Претендую. Поэзия тоже спасает и защищает. Я вообще не представляю, как другие люди живут, я не вижу другого смысла, чем быть таким как бы фонтаном, что ли.
У вас есть озабоченность культурой?
Есть, поэзией в особенности. Это так же, как у Оли Седаковой, она тоже рано начала говорить о том, что конец света приближается. Я поняла позже, что это действительно так. Не знаю, конец ли это света, но что касается русской поэзии, то это, безусловно, конец, потому что поэзия всегда так развивалась вспышками, как болотные огоньки, то в Англии, то во Франции, то в России. Почему она бесконечно должна в одном и том же месте быть?
России в XX веке особенно повезло [324] .
Да, она уже столько великих поэтов дала.
И к сегодняшнему дню вы думаете, что энергия языка и духа исчерпала себя?
Да, это как поле, оно должно полежать под паром.
Как вы относитесь к переводам ваших стихов на другие языки?
Как к неизбежному злу, хотя переводы Michael Molnar, по-моему, вполне приличные, потому что он понимает что-то в стихах.
324
Бродский в интервью с В.Амурским по этому поводу говорит: "...как это ни странно, что нация, народ, культура во всякий определенный период не могут себе позволить почему-то иметь более одного великого поэта. Я думаю, это происходит потому, что человек все время пытается упростить себе духовную задачу. Ему приятнее иметь одного поэта, признать его великим, потому что тогда, в общем, с него снимаются обязательства, которые искусство на него накладывает.
В России произошла довольно фантастическая вещь в XX веке: русская литература дала народу, ну, примерно десять равновеликих фигур, выбрать из которых одну- единственную совершенно невозможно... На этих высотах иерархии не существует" ("Иосиф Бродский размером подлинника", Ibid., С. 123).