Бродяга и фея (сборник)
Шрифт:
Да, у соседних королей бесчисленные армии и сотни орудий, а у него лишь двенадцать полков. Но каких! Его солдаты не боятся ничего кроме окрика собственных офицеров и не думают ни о чем кроме воинского устава. Это не солдаты, а скорее заводные куклы, умеющие убивать. Так скажите на милость: что еще нужно для победы? Ничего! И потому как только сойдет снег и просохнут дороги, от отправится в поход и раскромсает всё это лоскутное цивилизованное одеяло. Он перекроит его на собственный манер, да так, что только одному ему будет тепло, а всем другим холодно!
Шло время. Король обходил караулы, восторгался живописью, выигрывал в карты, любил госпожу Праленту и немножко скучал в ожидании весны. А офицерские трости свистели, ломались, заменялись новыми и вновь свистели
Как только сошел последний снег и просохли первые дороги, так сразу все двенадцать полков отправились в поход. В первом же сражении им противостоял неприятель, превосходивший их втрое в численности и вдвое в артиллерии. Но король не дрогнул; он зачитал генералам диспозицию, и, верные приказу, полки неумолимо двинулись вперед. Косая атака удалась на славу – левый фланг неприятеля был смят и опрокинут, а затем и правый, как было сказано в реляции, «изволил показать хребет». Победа была полная: четырнадцать штандартов и сорок семь орудий, не считая пленных, которых все равно не брали. Одно печалило: если ущербные солдаты сплошь и рядом выказывали себя героями, то среди офицеров нашлись и такие, которые, как оказалось, владели шпагой значительно хуже, нежели тростью. Король был неумолим: провинившиеся были немедленно расстреляны, а на их места назначены особо отличившиеся солдаты.
Быть может, кому-то эта мера покажется излишне строгой. Вполне возможно. Но зато каков был урок! Уже в следующей баталии офицеры сражались как львы. Более того; наблюдая, сколь благосклонен король к своим не рассуждающим солдатам, офицеры не только в бою, но и на марше стали подражать своим подчиненным, что означало всегда и во всем следовать букве устава. А в уставе было сказано: «Всё, что видит солдатское око, должно быть немедленно отнято и положено на зуб или в ранец; то, что не умещается в ранец, складывается на офицерские повозки; не уместившееся на повозки поступает во владение короля». И армия неукоснительно соблюдала устав: солдаты брали то, что можно унести, офицеры – то, что можно увезти, а все остальное, как то города, селения, поля, реки и леса, поступало во владение короля. О покоренных жителях в уставе ничего конкретного сказано не было, и потому всякий поступал с ними по собственному разумению – лишал добра, живота или того и другого одновременно. Так что чего и говорить, устав был удобен. Настолько удобен, что даже за пиршественным столом король не слышал ничего корме восхваления устава. Слушать подобное было, конечно же, несколько скучно, зато совсем не скучно было гарцевать в виду победоносной армии. Скипетр в левой, шпага в правой руке, и огромные перья на шляпе!
Кстати, о шляпе. Она была поднесена ему в день коронации. Король собственноручно прострелил ее заговоренной пулей в четырех местах, считая это доброю приметой, ну а фамильную корону ювелиры переплавили на ожерелья для любимой Праленту – ведь госпожа была поистине нежнейшей, восхитительной…
Правда, не далее как нынешней ночью она назвала его… Нет, не по имени. Она сказала:
– Ваше величество!
Вот так. И король, который не только обходил караулы, но и умел заглядывать в чужие души, понял: сердце госпожи Праленту уже не принадлежит ему, как прежде, безраздельно. Да-да, вот именно! Сегодня госпожа не в восторге от королевского имени, королевское имя уже перестало быть для нее сладчайшей, желаннейшей музыкой, она ищет другое. Но чье? Кто мог набраться такой неслыханной дерзости, кто мог осмелиться встать на его, королевском пути? Фельдмаршал, генералы, офицеры? О, нет конечно же – для них субординация превыше всего. Солдаты? Король улыбнулся… но тут же нахмурился. Вот кто – посланник! Конечно же, он! Но как мог этот сухонький паркетный щелкун проникнуть в сердце госпожи? Весь в хлипких лентах, напомажен, тощ, труслив… а рядом он, король – победитель, герой.
Подумав так, король раздраженно вздохнул и посмотрел на госпожу Праленту. Та утопала в кружевах и, кажется, крепко спала. В походной палатке короля было тихо. Тихо было и в лагере. Ну что ж, пусть поспит. А как проснется, так причины для раздора уже не будет существовать. Король потянулся к звонку – одно его слово, и дрянного посланника сведут в овраг, «пли!» – и готово. Однако…
Да! Двенадцать полков очень даже не вечны. Ведь каждое новое сражение уносит роты, а то и батальоны пусть и бесстрашных, но не бессмертных героев. А этот… тьфу!.. а этот посланник утверждает, будто его государь, верный союзническому долгу, готов поставить королю резервы. Офицеры возьмутся за трости… Гм! За обучение…
Ну и ладно, не надо в овраг. А вот что, если…
И рука короля осторожно коснулось лица госпожи Праленту. Скользнула по нежной щеке, по безмятежному лбу. И замерла.
А ведь и она, госпожа, может быть послушной. Верной. Раболепной. Да что госпожа! Вот на столе пакет, а в нем письмо: крестьяне недовольны, мануфактуры ропщут, и даже при дворе уже нашлись такие, которые, видите ли, «устали от войны». Канальи! Им мало славы, добытой лучшими сынами родины, им подавай покой, безделье. Ну, он им покажет!
Забыв про госпожу, король торопливо сел к столу, схватил перо и стал писать. В столицу. Лейб-экзекутору.
Держава была малая, а недовольных много; письмо затягивалось. Уже трижды пела флейта – к побудке, к завтраку, к битью по темени, – а король всё продолжал писать. Его привычное ухо не обращало внимания на многоголосый говор и треск тростей. Ведь главное – немедля отправить письмо, а о двенадцати полках король не беспокоился; приказ по армии написан и оглашен. В шесть тридцать выступать, дозоры, сигналы и порядок следования колонны – всё оговорено. Да ничего непредвиденного и случиться не может: противник, разбитый накануне, отступает, окрестности пусты – при приближении короля и его славной армии жители всегда разбегаются, так повелось еще с первых побед. Так что всё в порядке. И всё же, на всякий случай, король еще с вечера приказал занять господствующие над лагерем позиции и выставить там батареи прикрытия. Батареи поставлены так, что держат под перекрестным прицелом ведущую к лагерю дорогу; он сам наблюдал и командовал…
Канальи! Везде ему приходится бывать самому, никому ничего не поручишь. Солдаты, похоже, устали, да и офицеры выглядят не лучше, так что королю теперь не до госпожи Праленту. Одни только флейта, барабан да скрип солдатских сапог. Но зато…
Раздался выстрел. Одиночный. Госпожа Праленту проснулась и вопросительно посмотрела на короля.
– Тринадцатифунтовое, – сказал король… и замер.
Ядро просвистело над самой палаткой и упало в обоз. Заржала лошадь.
– Да что это они!.. – воскликнул король.
Дружный залп из нескольких орудий был ему ответом.
Король схватил шпагу и выбежал из палатки.
Ядра ложились веером, ломая ровные ряды лучших на свете солдат, а те продолжали невозмутимо строиться в походную колонну. И офицеры командовали так, словно они не под вражеским обстрелом, а на учебном плацу. Да что они, с ума сошли?!
Король круто повернулся на каблуках и властно щелкнул пальцами. Подобострастный старик фельдмаршал с поклоном подал ему зрительную трубку. Король схватил ее, повел по высотам…
Так и есть! Орудийная прислуга лежала порубленная, а у его, у королевских тринадцатифунтовых пушек деловито сновали бородачи в длиннополых овчинных шинелях. Позор! Разбить, разгромить, рассеять и перекроить славнейшие державы, а где споткнуться? В окраинной дикой стране, в которой, как говорят, мужчины на зиму ложатся в спячку, а женщины выкармливают младенцев снегом пополам с опилками…
А ядра продолжали падать. Солдат косило целыми рядами, но те, которые уцелели, не разбегались из строя, а терпеливо ждали сигнала к выступлению в поход. Однако шесть тридцать еще не наступило, и флейта молчала.