Бродяги Дхармы
Шрифт:
Утром я обнаружил на песке след гадюки, но, возможно, прошлогодний. Следов очень мало, – следы охотничьих сапог. Безупречно-синее небо, жаркое солнце, полно сухих веток, пригодных для костра. В моем вместительном рюкзаке нашлась банка свинины с бобами. Королевский завтрак! Правда, возникла проблема с водой, в бутылке уже ничего не оставалось, а солнце пригревало все сильнее, и хотелось пить. Исследуя русло, я забрался еще выше и дошел до конца, до каменной стены, у подножия которой песочек был еще глубже и мягче, чем там, где я ночевал. Я решил вернуться сюда на следующую ночь, после приятного дня в старом Хуаресе, с его церковью, улочками, мексиканскими лакомствами. Вначале я раздумывал, не оставить ли рюкзак на горе, спрятав между камней, но все же был шанс, что на него набредет какой-нибудь охотник или бродяга, так что я снова взвалил его на плечи, спустился по руслу ручья к путям и вернулся в Эль Пасо, где за двадцать пять центов оставил в камере хранения на вокзале. Через
Дурацкий оказался день, причем начался он вполне пристойно, с церкви Марии Гвадалупы, прогулки по Индейскому рынку и отдыха на скамеечках в парке, среди веселых, детски-непосредственных мексиканцев, потом пошли бары, слишком много выпивки, «Todas las granas de arena del desierto de Chihuahua son vacuidad!» («Все песчинки пустыни Чиуауа есть пустота!») – кричал я усатым мексиканцам, потом попал в дрянную компанию каких-то местных апачей, они потащили меня на хату, там укурили, пришла еще куча народу, свечи, тени чьих-то голов, дым коромыслом. Все это меня утомило, я вспомнил совершенство белого песка в ущелье и стал прощаться. Но отпускать меня не хотели. Один из них спер кое-что из моих покупок, ну и ладно, наплевать. Другой парнишка-мексиканец оказался голубым, он влюбился в меня и хотел ехать со мной в Калифорнию. Ночь была в Хуаресе, в ночных клубах клубилось веселье. В одном из них, куда мы заскочили выпить пива, заседали исключительно негры-солдаты с сеньоритами на коленях, безумное местечко, из музыкального автомата грохотал рок-н-ролл, рай да и только. Мой голубой дружок все отзывал меня в аллеи, «тсс», чтоб я сказал этим американцам, будто знаю, где есть хорошие девчонки. «А придем ко мне, только тсс, и вовсе не девчонки!» – шептал он. Только на границе смог я наконец от него отделаться. Прощай, город порока и разврата; целомудренная пустыня ждала меня.
В нетерпении пересек я границу, дошел через Эль Пасо до вокзала, взял рюкзак, глубоко вздохнул и пошагал к своей горе, три мили вдоль путей; я легко узнал вчерашнее место, вверх, вверх, с одиноким звуком – топ-топ, совсем как Джефи, и я понял, что Джефи действительно научил меня, как избавиться от зла и пороков мира и города и найти свою истинную чистую душу, только нужен как следует собранный рюкзак. Я поднялся к своей стоянке, расстелил спальник и благодарил Бога за все милости Его. Весь этот долгий кошмарный вечер, с мексиканцами в косо надвинутых шляпах, с марихуаной при свечах, казался сном, дурным сном, одним из тех, что мелькали передо мной у Источника Будды на соломенной подстилке в Северной Каролине. Некоторое время я медитировал и молился. Никакой сон не сравнится со сном на природе, зимой, в уютном и теплом спальном мешке на утином пуху. Тишина столь полна, столь совершенна, что слышишь биение собственной крови в ушах, но громче него тот таинственный звон – алмазным звоном мудрости назвал бы я его, загадочный шум самой тишины, огромное «Ш-ш-ш», напоминающее о чем-то родном, но забытом в суете будней. Как хотел бы я объяснить это тем, кого люблю – матери, Джефи, но слов нет, чтобы описать чистоту Ничто, его совершенство. «Есть ли учение, годное для всех живых существ?» – спрашивали, должно быть, нахмуренного снежного Дипанкару, и ответом его был алмазный звон тишины.
23
С утра пришлось опять вылезать на трассу, а то я никогда не доберусь до своего калифорнийского прибежища. Оставалось восемь долларов. Я спустился на шоссе и стал голосовать в надежде на скорую удачу. Вначале подвез меня коммивояжер. «Триста шестьдесят дней в году у нас в Эль Пасо солнце, а моя жена догадалась, купила сушилку для одежды!» – пожаловался он. Он довез меня до Лас Крусес, Нью-Мексико, я прошел насквозь по шоссе и, выйдя с другой стороны, увидал большое красивое старое дерево, под которым решил передохнуть. «Сон кончился, значит, я уже в Калифорнии и могу позволить себе отдохнуть под деревом,» – так я и сделал, даже малость поспал в свое удовольствие.
Потом поднялся, перешел через железнодорожный мост, и тут какой-то человек спросил меня: «Хочешь заработать? Помоги пианино перевезти, два доллара в час». Деньги не помешали бы, и я согласился. Оставив рюкзак на его передвижном складе, мы поехали на грузовичке в пригород Лас Крусес, где толпилось на пороге приветливое мещанское семейство; мы с мужиком вылезли из машины, выволокли из дома пианино и еще много разной мебели, погрузили все это, отвезли на новую квартиру и выгрузили, вот и все. Два часа, он дал мне четыре доллара, я зашел в столовую на автостоянке и устроил себе королевский пир, теперь я был готов ехать весь остальной день и всю ночь. Тут же остановилась машина; за рулем огромный техасец, на заднем сиденье – бедная мексиканская парочка, молодые, у девушки на руках младенец. Техасец предложил за десять долларов довезти меня до Лос-Анджелеса.
Я сказал: «Четыре дам, больше не могу».
– Хрен с тобой, садись. – И всю ночь, болтая без умолку, гнал он через Аризону и Калифорнийскую пустыню, а в девять утра высадил меня в Лос-Анджелесе, в двух шагах от моей сортировочной, и единственное
– То есть дается возможность вернуться и попробовать еще раз? – спросила бедная маленькая мексиканка, вся перевязанная после драки в Хуаресе прошлой ночью.
– Говорят, что так.
– Да, черт возьми, надеюсь, в следующий раз будет что-нибудь другое.
Кому следовало бы попробовать еще раз, так это нашему техасцу: ночь напролет рассказывал он, как врезал кому-то за то-то и то-то, по его словам выходило, что он создал уже целую призрачную армию мстителей, надвигающуюся на Техас. Но я так понял, что в основном он гонит, и верил всем его россказням едва наполовину, а в полночь и вовсе бросил слушать. Оказавшись в Лос-Анджелесе в десять утра, я пошел на станцию, дешево позавтракал кофе и пончиками в баре, сидя у стойки и болтая с барменом, который хотел знать, зачем мне такой здоровый рюкзак, потом присел на травку и стал смотреть, как составляются поезда.
Гордый, что и сам я работал тормозным кондуктором, я совершил ошибку: расхаживал по станции с рюкзаком, беседовал со стрелочниками, расспрашивал, когда следующий местный, – и тут подходит здоровенный молодой полицейский с болтающимся в кобуре на бедре пистолетом, весь прямо как шериф из телевизора, и, глядя стальным взглядом сквозь темные очки, велит мне проваливать. И стоит, уперев руки в боки, наблюдая, как я удаляюсь и выхожу на шоссе. Страшно злой, я прошел подальше по шоссе, перемахнул через забор на станцию и какое-то время лежал в траве. Потом сел, покусывая травинку и стараясь не высовываться. Вскоре раздался свисток к отправлению – поезд готов: я рванул к своему поезду, перелезая через вагоны, вскочил на него в тот самый момент, когда он трогался, и выехал из Лос-Анджелеса, лежа на спине, с травинкой во рту, под укоризненным взглядом моего полицейского, который стоял теперь, уперев руки в боки уже по другой причине. И почесывал в затылке.
Местный шел до Санта-Барбары; там я сходил на пляж, искупался, развел в песке костерок и приготовил поесть, и вернулся на станцию – до «полночного призрака» еще куча времени. «Призрак» состоит в основном из платформ с прицепами, прикрученными к ним стальным кабелем. Огромные колеса прицепов заключены в деревянные колодки. Я всегда лежу головой к этим колодкам, так что если произойдет крушение – прощай, Рэй. Но я решил – если судьба мне погибнуть на «полночном призраке», значит, судьба. Хотя, видимо, у Господа Бога есть еще для меня дела. «Призрак» появился точно по расписанию; я забрался на платформу, под прицеп, расстелил спальник, снял башмаки и положил в головах, под скатанную в подушку куртку, вздохнул, расслабился. Бум, поехали. Теперь я понял, почему бродяги называют его «полночным призраком»: измотанный, я, против всех ожиданий, моментально уснул и проснулся только от яркого света фонарей станционной конторы в Сан-Луис-Обиспо, ситуация очень опасная, поезд остановился совершенно не там, где надо. Но ни души не было возле конторы, глухая ночь, и только я пробудился от глубокого сна без сновидений, тут же впереди раздался свисток, и мы тронулись, действительно как призраки. После этого я уже не просыпался до утра, до самого Сан-Франциско. Оставался один доллар; Гари [1] ждал меня в хижине. Вот и все путешествие, молниеносное, как сон, вот я и вернулся.
1
Так в тексте, видимо, ошибка автора; Гари Снайдер – имя прототипа Джефи Райдера (прим. перев.)
24
Если у бродяг Дхармы будут когда-нибудь братья в Америке, которые будут жить в миру, нормальной домашней жизнью, с женой и детьми, – эти братья будут такими, как Шон Монахан.
Шон, молодой плотник, жил в старом деревянном доме на отшибе от столпившихся коттеджей Корте-Мадера, ездил на допотопном драндулете, собственноручно пристроил к дому заднюю веранду под детскую для будущих детей и выбрал себе жену, полностью разделявшую его взгляды на то, как безбедно прожить в Америке без особых доходов. Шон любил брать отгулы просто так, для того, чтобы подняться на холм в хижину, принадлежащую к арендуемой им собственности, и там целый день медитировать, изучать буддистские сутры, пить чай и дремать. Жена его, Кристина, юная красавица с медовыми волосами, ходила по дому и двору босиком, развешивала белье, пекла домашний хлеб и печенье. Она была мастерица готовить еду из ничего. В прошлом году Джефи очень порадовал их, подарив им на годовщину десятифунтовый мешок муки. Шон был настоящим патриархом, как в прежние времена, и, несмотря на свои двадцать два, носил, как святой Иосиф, окладистую бороду, посверкивая оттуда белозубой улыбкой и молодыми синими глазами. Две маленькие дочурки тоже бегали везде босиком и росли весьма самостоятельными.