Бронекатера Сталинграда. Волга в огне
Шрифт:
– Федя, ты глянь, – удивился Костя. – Даже наш буксир с баржей обогнали. Шуруют, как на моторе.
– Жить захочешь, тоже так попрешь.
Моряки на веслах, словно по команде, сгибали и разгибали туловища, мощными толчками разгоняя перегруженную лодку. По сторонам они не смотрели.
Снаряды падали довольно густо, но капитан буксира умело работал сдвоенным тросом, по-морскому, «брагой». Нехитрое приспособление в опытных руках помогало четко вести огромную баржу, уходя от песчаных кос, и одновременно маневрировать, опережая прицел вражеских артиллеристов.
На
Капитан буксира перехитрил врага, хотя наверняка осколки кого-то убили и ранили. Но основная масса красноармейцев продолжала стоять, цепляясь друг за друга и переборные стойки. При матовом свете очередной ракеты Ступников разглядел сотни колышущихся касок, пилоток и светлые пятна лиц под ними. В одном месте торчало десятка три длинных стволов противотанковых ружей. Из-за большой скученности расчеты держали свои двухметровые ружья в руках.
На носу баржи размещалась батарея легких «сорокапяток», принайтованных к палубе. Их расчеты лежали или сидели, тесно прижавшись друг к другу. Если бы снаряд угодил в баржу, то погибли бы многие.
– Мясорубка бы получилась, – машинально проговорил Ступников. – Молодец капитан.
Еще один тяжелый снаряд, безнадежно упуская цель, поднял фонтан воды далеко от баржи, ближе к бронекатеру. На этот раз осколки не звякали, как в первый раз, а врубились в корпус и башни, как мощное зубило.
Вскрикнул и с шумом провалился вниз Федя Агеев, а Костя ощутил всем телом удар в башню. Катер швырнуло на волне, завалило на бок, но устойчивый кораблик снова встал на свое плоское днище, а чей-то голос истошно выкрикивал:
– За борт трое свалились!
– Тонут! Люди тонут!
Красноармейцы на палубе суетливо куда-то бежали. Их остановил боцман Ковальчук и кто-то из моряков:
– Сидеть всем на месте!
Бойца с винтовкой в руке, ошалевшего и рвущегося непонятно куда, отшвырнули назад. Егор Ковальчук, моряк с многолетним опытом, знал, как прекращать панику. Прижав тяжелым ботинком извивающегося парня, матом разогнал еще двух-трех паникеров.
– Никто не тонет. Сидеть смирно, иначе опрокинемся в бога-мать.
– Упали двое, – настойчиво повторял чей-то голос. – Тонут.
– Матросне на нас наплевать! Лишь бы самим уцелеть. Даже круг спасательный не бросили! – надрывался другой голос.
Однако в темной воде никого не было видно. Здесь, на стрежне, живых и мертвых уносило течением мгновенно.
– Заткнись, пока сам за борт не загремел, – оборвал истошный крик боцман.
Старший лейтенант, командир роты, вместе со взводными, тоже не церемонясь, наводили порядок. Где-то в стороне полыхало небольшое судно, его сносило течение. Из пробитой цистерны вытекла солярка и горела, окружая судно широким разливом чадного пламени. Возможно, кто-то успел спрыгнуть и спастись. Но не у каждого хватило решимости прыгать в холодную черную воду, сводящую судорогой мышцы.
Те, кто не рискнул покинуть судно в первые минуты, были обречены сгореть заживо, и помочь пробиться им сквозь огромное, расплывающееся на воде пятно пламени
– Господи, – скрипел зубами боцман Ковальчук. – Какие муки люди принимают…
Ближе к правому берегу с высот ударили минометы, полевые и автоматические пушки. Снаряд «семидесятипятки» вскрыл кормовую палубу баржи, взрыв подбросил человеческое тело, обломки досок. Но утопить массивную посудину этому калибру было не под силу, хотя осколки натворили дел. Крики раненых доносились сквозь гул двигателя и взрывы небольших снарядов, густо падавших вокруг.
Когда же берег?! Мичману Морозову, далеко не новичку на войне, ни разу не приходилось попадать под такой плотный огонь. Казалось, что Волга шириной не два, а все двадцать километров. Он стоял рядом с рулевым Михаилом Лысенко и не смог скрыть нервозности, подправляя курс:
– Резко влево. Еще левее!
Николай Морозов побывал в переделках, участвовал в зимнем десанте на Черном море, отбивал у немцев Керчь. Там тоже пришлось туго, но под Сталинградом, пожалуй, достается покрепче.
Мичман имел чутье, доступное не каждому командиру, и вовремя услышал звук падающих мин. Успел среагировать мгновенно – крутой поворот влево спас бронекатер от целой серии взрывов. Теперь правее и замедлить ход. Мина рванула перед носом – Морозов снова перехитрил немецких артиллеристов.
Горящее судно, окруженное кольцом пламени, где кричали от боли и бросались прямо в огонь полусгоревшие люди, настиг тяжелый снаряд. Оно разлетелось от удара фонтаном огненных обломков, взрыв добил еще живых людей, но, по крайней мере, прекратил их страдания. На палубе кто-то перекрестился:
– Отмучались, бедолаги.
– Лучше уж сразу смерть, чем такие страдания испытывать.
Страшное зрелище словно парализовало бойцов, которые сидели и лежали на палубе «Верного». Каждый думал, что им пока везет. А что будет дальше – лучше не загадывать. Но хорошего никто не ждал. Здесь, пожалуй, пострашнее, чем в окопах на переднем крае.
Совсем рядом прошла очередь 37-миллиметровой пушки. Один из снарядов отрикошетил от борта и взорвался над катером. Кого-то ранило мелкими осколками, но люди на палубе продолжали лежать неподвижно. Лишь чертыхались, зажимая раны и надрывая зубами индивидуальные пакеты.
Зато внизу, наглухо запертые в трюме и кубрике, красноармейцы при каждом близком взрыве, ударах осколков о корпус, частью контуженные и почти все оглушенные, барабанили в люки и кричали:
– Выпускай!
– На дно пустить хотите!
– Заткните глотки! – приник к люку боцман. – Уже подходим… сейчас выпустим. Навоюетесь вдоволь.
Обрыв правого берега возник, словно огромная стена. Бронекатер, имевший малую осадку, ткнулся в песок. Выгрузка шла быстро. Кто-то командовал, стоя у трапа, и бойцы торопливо бежали друг за другом.
Те, кто сидел в трюме, ошалевшие от ударов, качки и томительного ожидания, едва вырвавшись на палубу, не выдерживая, прыгали за борт. Ступников, следуя инструкциям, развернул спаренную установку и взял на прицел край обрыва. Ему казалось, что там в любой момент могут показаться враги. Сейчас, когда двигатель работал на малых оборотах, были хорошо слышны вверху на берегу пулеметные очереди и выстрелы метрах в трехстах, а может, и ближе.