Бронелетчики. Кровь на снегу
Шрифт:
Но ни одной души. Выйдет только из леса старый, матёрый лось, постоит, посмотрит на непонятно откуда взявшихся людей, и снова скроется в чаще. Или пронзительно крикнет какая-нибудь птица – тоже не наша, нерусская. Дико, холодно, сурово… И еще страшно.
Но бояться нельзя – иначе политрук, товарищ Саблин, опять ругаться будет. «Что это вы, товарищ Мешков, – скажет, – никак испугались? Противника, что ли, трусите? Так он сам нас боится. Сколько идем, а его все нет. Белофинны от нас по лесам и болотам давно разбежались. И это правильно: Красная армия, как говорится, всех сильней…»
Так-то оно так, конечно, сила немаленькая.
Недаром в нашей песне поется: «Мы войны не хотим, но себя защитим, оборону крепим мы недаром, и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!» Хорошая песня, любимая. Артисты ее всегда исполняют, когда в колхоз приезжают: «В целом мире нигде нету силы такой, чтобы нашу страну сокрушила, с нами Сталин родной, и железной рукой нас к победе ведет Ворошилов…»
Эх, сразу на душе легче, когда ее слышишь. Сколько раз сам ее пел – и в клубе вместе с друзьями, и один где-нибудь в поле или лесу. Просто так, для себя, для своего, так сказать, удовольствия. Очень помогает, настроение поднимает. Но сейчас петь что-то совсем не хочется…
Как перешли границу, так все идем и идем… Деревни финские видели, и не одну уже. Собственно, это даже не деревни, а так, усадебки со строениями. Мызами называются, или хутора, если по-нашему. Хорошие у финнов дома, просторные, да и срублены на славу – из толстенных сосен. Надежно, крепко – на века. А сверху еще досками стругаными покрыты или железом – богато здешние крестьяне живут, не то что у нас… Дома и амбары у них тоже сплошь крепкие, аккуратные, на дворе – ни одной железки или деревяшки неприбранной. Серьезные люди финны, хозяйственные. Но все дворы, как один, пустые. Разбежались хозяева, попрятались…
А чего разбежались, спрашивается? Мы же освобождать их пришли, как товарищи по классу… Если ты трудовой человек, крестьянин, бояться тебе нечего. И некого. А вот если, скажем, кулак-мироед или буржуй…
Но не встречают финны своих освободителей хлебом-солью, не радуются. Ох, плохо это. А мы все идем и идем. И куда, спрашивается? Не говорят, лишь гонят: «Скорей, скорей!» Который уже час шагаем, устали все, замерзли, а приказа на отдых все нет. Наоборот, только и слышно – давай-давай, шире шаг, не отставать! А вокруг все суровей делается, и темнеть уже начинает…
Эх, леса… У нас гораздо веселее – и чащи не такие мрачные, и зверья с птицей в них больше будет. Есть на кого с ружьишком пойти! Если повезет, можно не только зайца-беляка деду Трофиму на шапку добыть, но и лисицу – бабе Дуне на кацавейку. А то и волка. Это большая удача: за серого в леспромхозе целых двести рублей дают, да еще пять патронов в придачу. Как за отстрел опасного хищника. А вот интересно, волки здесь водятся? Должны быть. Раз есть лоси, кабаны и олени, значит, и они тоже…
– Эй, Мешков, чего замешкался? – услышал Иван за своей спиной насмешливый голос старшины Веселенко. – Опять о деревне думаешь? Кончай мечтать, Мешков, а то мешок свой потеряешь!
И рассмеялся весело, раскатисто, во всю глотку.
Ну вот, опять любимая шуточка товарища старшины! Разве виноват он, Иван Мешков, что фамилия такая? В деревне половина жителей ее носит, а вторая половина – или Степановы, или Хромовы. Все друг дружке родственники, считай,
Иван тяжело вздохнул, вспомнил родную деревню, поправил на плече тяжелую, сползающую винтовку и сам себе приказал: «Терпи, боец». Как дед Трофим его в детстве учил: не реви никогда и никому не жалуйся, слабость свою не показывай. Бывало, расшибет он лоб или обдерет до крови коленку, выть хочется, а дед подойдет, по голове ласково погладит (рука у него сухая, шершавая) и скажет наставительно:
– Не реви, малец, нельзя. Ты же Мешков, а мы, Мешковы, никогда не плачем, даже когда очень больно бывало. Терпи, ты мужик! Стисни зубы и молчи, а иначе над тобой все смеяться станут.
Он и терпел, хотя иногда бывало очень больно. И если кто-то над ним насмехался или обиду учинял… Никому не прощал, всегда первым лез в драку. Как настоящий боец. А тут – чего товарищ Веселенко на него взъелся? За что насмехается?
Характер у старшины и правда веселый, любит разные шуточки и прибауточки. И потешается он не только над ним, молодым бойцом, но и над другими тоже… И любимая его шуточка – склонять на все лады фамилии. В том числе его. И что он такого в ней нашел? Не хуже других, прямо скажем.
Вот, например, есть у них во взводе боец Бердыкмухаммедов, откуда-то из-под Куляба. С непривычки его фамилию не выговорить. Товарищ Веселенко поначалу сам спотыкался, когда его называл, а потом плюнул и объявил, что отныне будет звать его просто Мухаммедов. Так, мол, короче и понятней, особенно когда команду отдаешь.
И то верно: пока выговоришь: «Бердыкмухаммедов, в атаку!» – тебя сто раз убьют. А у него, у Мешкова, фамилия короткая, для военного дела очень пригодная. Недаром у них в роду все мужики солдатами были: родной прадед под Шипкой с турками дрался, дед – с японцами, а отец…
Отец же, Алексей Мешков, всю Германскую прошел. Единственный в деревне (почитай, и во всей округе тоже) из рядовых до офицера дослужился – получил чин прапорщика. Потом, в Гражданскую, – стал уже подпоручиком. Воевал на стороне белых (так вышло), за что его и расстреляли.
Не посмотрели красные, что он из крестьян, из трудового народа, поставили к стенке. Вместе с другими офицерами… А за что? Только за то, что погоны на плечах? Так ведь честно заработаны, храбростью и кровью. Как и два Георгия на груди. Но нет, расстреляли. Как врага…
Пришлось тогда деду, Трофиму Харитоновичу, и бабке, Авдотье Васильевне, самим маленького Ивана подымать. Мать его, Екатерина Михайловна, вскоре тоже померла…
Иван снова вздохнул и с тоской посмотрел по сторонам (все те же камень и снег), потом прибавил шагу – не отстать бы. Рота сильно растянулась, шли не строем, а уже как получится. Понятное дело – дорога узкая, извилистая, а слева и справа – глубокие сугробы. Шагнешь в сторону – по пояс провалишься.
Холод и пустота, ни людей, ни зверья вокруг. А ночь уже скоро… Зимний день короток, особенно в конце декабря. Вон, солнце уже за верхушки елей цепляется. Когда же, наконец, привал объявят? Хоть посидеть у костра, чаю горячего попить да ноги согреть, а то совсем замерзли. В брезентовых сапогах-то холодно, как друг о дружку ни стучи, и осенняя шинель совсем не приспособлена для здешних морозов. О буденовке даже говорить не приходится – одно название, что головной убор, а так – ни ушей, ни лба не греет. Только затылок да макушку немного, вот и все.