Бронзовый щелкунчик: Волшебные сказки
Шрифт:
— Точно, был! — отвечает филин. — И утятину ел.
— И тебя потчевал?
— Верно, потчевал. Только как же ты об этом догадался-то, хозяин?
— Голос у тебя помягчел. Горлышко утиным жирком смазано.
— Тебя не проведешь, — согласился филин. — Ничего не утаишь — больно уж догадлив ты, весь в отца…
— Что есть, то есть, — усмехнулся колдун. — Но об одном лишь догадаться не могу — кто этому человеку о сокровищах рассказал. Он ведь за ними приходил? Верно?!
— Прошка князю выболтал, — отвечает филин, — а тот — молодцу, что здесь побывал.
То-то колдун разгневался! "Вот
К вечеру до хутора добрался. Решил на всякий случай к хозяйке заглянуть, о молодце расспросить. А хозяйка тут как тут.
— Заходи, — говорит, — мил человек, гостем будешь. Вот накормлю тебя да напою, да на ночь пристрою.
— Есть да спать мне некогда, — отвечает гость, — а вот попить бы не помешало.
Обрадовалась хозяйка, тут же в погреб — кувшин с остатками хрюковки достает.
Колдун чарку налил, хотел было выпить, да, видно, недоброе почуял. Поставил чарку на стол, на хозяйку глядит пристально, с сомнением, так глазами ее и буравит. А она ему улыбается, смотрит до того приветливо, до того ласково, так добром вся и светится. Тут колдун невольно взор потупил, вздохнул, взгрустнул — на хозяйку глядючи, матушку свою вспомнил. Вот поднял чарку, только пригубил, а оторваться уже не смог — больно вкусна была хрюковка, больно душиста. Выпил все, что в кувшине осталось, захмелел да на пол и рухнул, здоровенным секачом тотчас оборотился.
А старуха давай его будить да в хлев загонять.
— Ишь, — говорит, — боров-то вымахал. В избе, безобразник, разлегся. Ну-ка в хлев убирайся да пошевеливайся — там твое место!
Кабан все похрюкивает, повизгивает, а вставать не хочет. Хозяйка давай кочергой его охаживать, наконец-то разбудила, а он только глазенки свинячьи на нее таращит, никак понять не может, что же это с ним случилось, отчего и почему он на полу оказался. А тут как раз солнышко за горизонт закатилось, стемнело, и в один миг хозяюшка облик волчий приняла, зубы скалит, рычит, колдуна клыками хватает. Но с вепрем шутки плохи! Как увидел он вместо старушки хищную зверюгу, как зубы ее на себе ощутил, так тут же и протрезвел, вскочил, стал ее по избе гонять. Из дома во двор выгнал, настиг, клыками под брюхо поддел да так располосовал, что она тут же на месте и издохла. Разделался с волчицей и снова в путь, вслед за молодцем, новую расправу учинить замышляет.
А Саверий из лесов да болот выбрался, по тракту идет. Уже недолго шагать осталось; вот и маковки церквей из-за холмов показались, вот и терема видны. Все бы хорошо, а на сердце тревога. "Както, — размышляет молодец, — князь меня встретит? Нешто не простит?"
Идет в раздумье, да вдруг старичка какого-то увидел. Старичок седенький, сгорбленный, у дороги на камушке сидит, да одет-то странно… в одно исподнее. Подошел Саверий поближе, пригляделся и глазам своим не поверил — это, оказывается, сам князь! Сидит себе, пригорюнился. Ну и ну! Вот так встреча!
— Князюшка, Господь с тобой, ты ли это? Как же это тебя угораздило? Где стража,
Тут князь на егеря своего взглянул и со слезой в голосе отвечает:
— Кабы басурманы, и то бы ничего, а то ведь хуже…
— Хуже? — удивляется молодец.
— Куда хуже! Прошка, собачий сын, меня обманул!
— Обманул? Так на то он и лиходей, князюшка.
— То-то и оно!!! Посулил мне, видишь ли, все сорок сундуков из лесу доставить. "Дозволь, — говорит, — по рынку, по торговым рядам пройтись, а я, мол, нужным людям знать дам, чтобы сокровища в условленное место принесли".
— А кабы сбежал Прошка?
— Да как ему сбежать-то, Саверий? Я по рынку возле каждого лотка соглядатаев понаставил да велел Прошку к здоровенному охраннику цепью приковать. Но вот провели его, в острог вернули, а он, супостат окаянный, и говорит: "Дело сделано, князюшка. Два денька потерпи, а на третий сундуки в условленном месте будут, возле старого дуба, что на горке среди буреломов высится". Но и это не все! Он, злыдень, поучать меня принялся.
"В сундуках-то, — говорит, — богатства неимоверные.
Коли люди богатства эти узреют, то разум потеряют, убивать друг друга начнут да все порастащат. А потому надо, мол, сундуки вначале в казну привезти, а уж там самому и открыть".
— И ты опять поверил?
— И не говори, Саверий! В том-то и беда! Послал людей в буреломы, а там и впрямь сундуки рядами стоят, да старые, ржавчиной, плесенью тронутые. Вот привезли их в посад, в казну втащили, а я-то, дуралей старый, всем выйти велел, сам в казне затворился, на сундуки гляжу и думаю, который из них первым открыть. А они-то возьми да все разом и отворись! А из них разбойнички во главе с братцем Прошкиным! Схватили меня, кинжал к горлу приставили да говорят, чтобы я Прошку велел из темницы выпустить, а не то, мол, на месте меня и порешат…
Егерь князя слушает и ушам своим не верит, а тот продолжает:
— Пришлось согласиться — больно уж помирать не хотелось. Прошку из темницы вывели, а разбойники тем временем потрудились изрядно — всюто казну разграбили. Меня на телегу посадили, привязали крепко да сабельку над головой занесли. Вот так и поехали на глазах у всего честного народа…
— И где же отпустили тебя?
— Да здесь вот и отпустили. Да поглумились изрядно, и кафтан, золотом расшитый, сняли, и сапожки сафьяновые, и шапку соболью — все отобрали, в одном исподнем с телеги ссадили.
Выслушав Саверий князя, пожалел его и говорит:
— Нельзя тебе в исподнем в посад возвращаться — сраму не оберешься. Потерпи. Уж я-то мигом обернусь, одна нога здесь — другая там, приведу слуг с каретой да с одеждой подобающей, все чин чином.
Тут он снова в путь-дорожку поспешил, пришел в город, рассказал, где и как князя видел. Тут же слуги да стражники за дело принялись, собрали все, что требовалось, в карету погрузили да поехали. Впереди Саверий верхом, с сабелькой на боку.
Приехали — глядь, а князя-то на камушке нет, князь-то на верхушку сосны забрался, а под сосной здоровенный секач пыхтит, рылом землю раскидывает, корни подрывает, дерево свалить норовит. Сосна накренилась, трещит, того и гляди свалится.