Бросок Аркана
Шрифт:
– Ирина, по-моему, ты не совсем понимаешь, что говоришь, – осторожно, издалека начал Борис Степанович, не желая резко отвечать дочери.
– Почему же? Я долго думала об этом, отец. Все то время, пока ты отсутствовал.
– И ничего лучшего не придумала?
– Пап, неужели ты не понимаешь, что тебе пора заканчивать со всем этим? Ты разве забыл старую-престарую поговорку – "сколько веревочке ни виться..."
– Да нет, помню, – задумчиво ответил Тихонравов, и дочь с энтузиазмом воскликнула:
– Ну вот видишь! Не может так долго продолжаться, отец! Или ты попадешь в руки
– Может, в чем-то ты и права, дочь.
– Папа, я абсолютно права.
– Возможно, возможно, – генерал задумчиво покачал головой, но через некоторое время его, видимо, осенила какая-то спасительная мысль, и он, облегченно вздохнув, широко улыбнулся; – Ладно, доча, пока я не готов дать тебе окончательный ответ.
Мне тоже надо подумать и все-все взвесить...
– Что тут думать...
– Есть о чем подумать, Иришка. Уж поверь мне. Но сейчас не до этого. Сегодня у меня все же удачный день. И я хочу его отпраздновать. Пойдем на кухню, к маме, посмотришь, каким я вас шампанским угощу!..
II
Странная компания стояла на летном поле военного аэродрома в окрестностях Душанбе у трапа военно-транспортного самолета, уже прогревавшего моторы и готового вот-вот взмыть в небо. Полковник в новеньком, с иголочки, мундире, здоровенный солдат в потрепанном и выгоревшем на солнце камуфляже с десантным рюкзаком за плечами и парень в джинсах и в кожаной куртке, державший в руке специальный кофр для телекамеры.
Странность компании заключалась в том, что, несмотря на полную противоположность типажей, прощались они тепло и искренне, как лучшие друзья.
– Ну, ребята, счастливого вам пути! – напутствовал парней полковник, поочередно обнимая их за плечи.
– Долетим, куда денемся? – солдат дал себя приобнять, но любой внимательный наблюдатель с легкостью заметил бы, как пробежала по его лицу тень гадливости и отвращения. – Доставим товар в целости и сохранности.
– Не сомневаюсь, – радостно подтвердил полковник. – Ну и вы, Николай, смотрите уж, не подведите нас – когда будете делать репортажи, не забывайте о том, что больнее всего ранит слово. Помните: мы с Анатолием вам доверяем.
– Конечно, конечно. Не беспокойтесь. Смонтирую все так, как положено.
– Все, ребята, поднимайтесь, пора, – кивнул полковник на дверцу самолета, в проеме которой появился летчик, призывно замахавший рукой.
– Пока, – парень в джинсах повернулся и быстро стал подниматься по трапу, а солдат, на секунду замешкавшись, снова повернулся к полковнику.
– Послушай, ты, – крикнул он ему в самое ухо, стараясь перекричать рев двигателей, – я, конечно, сделаю все, о чем мы с тобой договорились, но кое-что сказать тебе все же должен обязательно.
– Что?
– Скотина ты, полковник.
Офицер встрепенулся и отшатнулся от солдата, но тот придержал его за плечи и снова склонился к его уху:
– Не бойся, бить не буду.
– Пошел ты!
– Я тебе ничего не сделаю, хватит с меня роли судьи. Но я тебя предупреждаю – во-первых, не попадайся мне на глаза никогда. Больше не прощу. А во-вторых, полковник,
– Иди ты к черту! – крикнул солдату офицер, но парень уже повернулся и быстро взбежал по трапу, ни разу не оглянувшись. Дверца самолета закрылась, и спустя несколько мгновений транспортник уже выруливал на взлетную полосу, а полковник, придерживая фуражку, так и не двинулся с места, долго еще глядя вслед взлетевшему самолету...
– Что ты ему сказал на прощание? – спросил Самойленко Аркана, когда самолет набрал наконец высоту. Рев двигателей звучал здесь, в брюхе транспортника, немногим тише, чем за бортом, но все же позволял расслышать друг друга.
– А, ерунда! Просто напомнил ему одно знаменитое древнее изречение.
– Какое же?
– Мементо мори.
– Помни о смерти?
Вместо ответа Аркан лишь утвердительно кивнул, пытаясь в предвкушении долгого полета сесть поудобнее и попробовать хоть немного поспать. Ему сейчас не хотелось разговаривать, не хотелось обсуждать все те передряги, которые выпали на его долю за последние несколько недель.
Черт возьми, ведь сейчас он летел домой, в Москву, и каждая минута полета делала родной город все ближе и ближе!
Наконец-то сбывалось то, о чем мечтал он с того самого дня, когда родители проводили его в военкомат и за его спиной закрылись железные, с красными звездами ворота "накопителя", откуда призывников, уже в составе команд, отправляли в самые разные уголки страны.
Служба не была ему в тягость. Переболев тоской по дому и свободе еще в первые месяцы учебки, в дальнейшем он научился думать о Москве как о чем-то неконкретном, отвлеченном – мол, там, конечно, хорошо, но я вернусь не скоро. Он научился, заставил себя научиться отделять мечты от реальности, желания вечные и непреходящие от потребностей сиюминутных.
Было гораздо проще и легче думать, волноваться о выполнении задания, поставленного командованием перед вверенным ему подразделением, нежели мучиться мыслями о доме, о родителях, о девушках и московских улицах. Наверное, таков единственный выход для тех, кто попадает в армию – пусть неподшитый вовремя подворотничок станет суперпроблемой, первейшей головной болью, главной заботой и тревогой, а для всего остального, того, что осталось на гражданке, стоило выделить самый дальний уголок своей души и заглядывать туда как можно реже. Например, после отбоя, перед сном.
И если это удастся, то армейские будни станут действительно буднями – просто работой, службой, а не каторгой и отбыванием повинности за "страшное преступление" – родиться мальчиком и дожить до призывного возраста.
Арканову это удавалось. Он отлично научился "отключать" прошлое – так, чтобы с ним оставалась только окружающая действительность. Именно поэтому он смог с легкостью вынести все – бешеный ритм и напряжение учебки, смертельное дыхание гор Таджикистана... Смог выжить, не свихнуться и не измениться, – не потерять все то лучшее и доброе, что было заложено в его душу родителями, наставниками, всеми теми, кто формировал его душу и взгляды до призыва.