Бросок кобры
Шрифт:
Майор продиктовал номер. Кобра несколько секунд сидел с закрытыми глазами, уменьшил обороты, приспустил стекло, сказал:
– Теперь я хочу знать твой план, время и место передачи мне материала. Учти, кроме тебя, я никого не желаю видеть.
Майор рассказал характер операции, предложенной бывшим полковником милиции, сегодня кандидатом в депутаты Думы, Павлом Петровичем Усовым.
– Прилично, – Кобра кивнул. – Пороха ты не придумал, но мыслишь разумно.
– Мы хотим знать, что придумал ты, хотим оценить товар, за который уже уплатили деньги, – твердо произнес майор.
– Вы
– Я тебя понял. До встречи. – Майор вышел из машины, прихлопнул за собой дверцу.
...Третий день Гуров жил на своей конспиративной квартире. Третий день Станислав Крячко сидел одиноко в кабинете, встречаясь с коллегами в коридорах и столовой, матерился, кляня врачей, которые засунули начальника и друга в какую-то “психушку” и не дают адреса.
– Гурову отрицательные эмоции категорически запрещены! – передразнивал врачей Крячко и разводил руками. – Это я, лучший друг, отрицательная эмоция! Видали?
За долгие годы службы в розыске Гуров отнюдь не впервые оказался в тупиковой ситуации и не всегда находил верное решение и оказывался победителем. Порой преступников не удавалось разыскать, иной раз они уходили буквально из рук. Иногда это происходило из-за недостатка информации, случалось, сыщик сам допускал ошибки, которые приводили к человеческим жертвам. В общем, за неполные четверть века службы он перевидал и пережил многое, но впервые оказался перед дилеммой: либо он в ближайшие дни разыщет и обезвредит преступника, либо погибнут сотни, возможно, тысячи невинных людей. О политических последствиях грозящей катастрофы сыщик не думал. Придут к власти коммунисты, диктатор, вернется террор, все это ужасно, но это будет не только его. Льва Гурова, вина. Тут в ответе будут все: Президент, правительство, Госдума, молодежь, которая не пошла голосовать, обездоленные старики, опустившие в избирательные урны листочки, желая вернуть свою молодость.
Третьи сутки сыщик расхаживал по квартире с тряпкой в руках, вытирая уже не существующую пыль, и думал, думал, часто вспоминая слова Орлова о том, что он. Лев Иванович Гуров, застрелится на кладбище, где будут захоронены невинно убиенные. Он понимал, что друг высказался сгоряча, не хотел ранить, желал лишь подхлестнуть. Но ведь он, Гуров, лишь человек и от кровавых ран не становится ни сильнее, ни умнее.
В сотый, в тысячный раз сыщик повторял, что необходимо залезть в шкуру террориста, стать существом без сердца и нервов и найти объект уничтожения, чтобы привыкшие к ежедневным убийствам люди харкнули кровью, сказали, хватит, делайте с нами все, что угодно, но прекратите это. Что “это”?
Кремль? Белый дом? Мэрия? Трудно подойти, одиночке не хватит сил. Стадион? Рынок? Страшно, но малоэмоционально. Театр? Детский театр. Первое, что назвал Петр, был именно детский театр. Что самое больное для людей? Дети и церковь. Служба в храме.
Приехал Станислав, привез продукты и отправился на кухню
– Зайди, есть новости.
Кухонька была маленькая, не то что в квартире Гурова. Он вошел, притулился в уголке, закурил.
Сняв пиджак, засучив рукава, Станислав начал чистить картошку, указал на бутылку водки, которая стояла на столе, и тарелку с малосольными огурцами.
– Мне нельзя, а тебе немножко даже доктор велел.
– А новость того стоит? – Гуров налил себе полстакана, выпил, хрустнул огурцом.
– Сегодня утром на “двадцать четвертой” “Волге” Яшин в сопровождении двух молодцов в десантном камуфляже и с автоматами выехал из Москвы. Они миновали Елец, ушли на Воронеж, Ростов...
– Направился в Грозный? – Гуров погасил окурок, прикурил новую сигарету. – А парни с автоматами, конечно, известные нам лейтенанты?
– С тобой неинтересно. – Крячко поставил кастрюлю с картошкой на огонь, развернул пакет с котлетами. – Петр приказал к ним не приближаться, к их “Волге” прилепили маяк, нашу машину ведет женщина.
– Красиво, только я в такую грубую работу не верю, – сказал Гуров. – Хотя чем черт не шутит, когда бог спит. Полковник контрразведки с вооруженной охраной никакому досмотру не подлежит. Может, им действительно в Москве взять взрывчатку не у кого. Ты с Пашей Кулагиным говорил?
– Он ничего не знает. В принципе Яшин все еще числится за кадрами. Если его поездка связана с Коброй, то о ней может знать лишь один человек.
– Кто? – Гуров взглянул на друга с интересом.
– Спроси что-нибудь попроще. – Станислав начал переворачивать подгорающие котлеты. – Я говорю один, не персонально, а с точки зрения количества.
За обедом Станислав рассказал пару старых анекдотов, молча вымыли посуду, взяли по кружке кофе, уселись за столом друг против друга.
– У меня ничего нового, – сказал Гуров. – Я считаю, либо церковь во время богослужения, либо детский спектакль. – Он развернул газету и снова закурил. – Известинская “Неделя”. Памятные даты. Православная Москва. Четвертого декабря.
– Они не успевают, – перебил Станислав. – Ведь надо не только привезти взрывчатку, но и подготовиться.
– Не очень-то я верю в поездку Яшина, да и, возможно, у Кобры уже все готово. Ладно. Шестое декабря. Память благоверного князя Александра Невского, – читал Гуров. – Престольные праздники в соборе Благовещения Пресвятой Богородицы в Кремле, в храмах, потом взглянешь, адреса указаны. Седьмого праздник... Восьмого тоже. А девятого и десятого в этой “Неделе” нет. А я считаю, Кобра определил для себя один из этих дней.
– За неделю до семнадцатого, дня выборов. Семь дней газетам и телевидению, чтобы разжечь пожар? – Крячко вздохнул. – И как ты представляешь нашу работу в храмах, среди толпы?
– Ты дурак, Станислав, – сухо констатировал Гуров. – Кобра будет работать ночью, когда людей еще не будет. Церковное богослужение очень соблазнительно, но сложно для выполнения. Я бы предпочел детский театр.
– Ты? – Крячко взглянул недоуменно. – Ах, да, извини.
– Бог простит, – Гуров перевернул страницу “Недели”. – Тут мы имеем Большой... Малый... МХАТ...