Брожение
Шрифт:
— Где мы с вами встречались? — предупредив его вопрос, спросил Глоговский.
— Не знаю и не хочу утруждать себя этой мыслью, — резко ответил Анджей.
— А, вспомнил! Вы были летом у панны Янины в Варшаве. Мы целой оравой зашли за ней, чтоб ехать на пикник, — вы тотчас же ушли.
— Да, но я вас не помню, — произнес Анджей с затаенной злобой; пораженный этим воспоминанием, он подвинулся ближе к Глоговскому и заглянул ему в глаза. — Вы знакомы с панной Яниной по театру?
— Да, и по театру, и
— Вы что, актер? — спросил Гжесикевич с иронией.
— Оставьте свою презрительную улыбочку, она направлена не по адресу: я не актер, а всего лишь драматург — вам ясно, сударь?
— Простите, я не хотел вас обидеть, даю слово; но при одном воспоминании об актерах, о театре я чувствую ненависть и отвращение.
— Вижу, вам свойственно сильно любить и сильно ненавидеть, — произнес Глоговский, всматриваясь с любопытством в его выпуклый лоб и волевое лицо.
— Да, да, да!.. — процедил Анджей сквозь стиснутые зубы; глаза его засверкали таким огнем, что Глоговский даже залюбовался: ему впервые встретился подобный характер. Он ближе подвинулся к Анджею, желая разговориться с ним и глубже проникнуть в его душу.
— Простите за любопытство, но почему вы так не любите актеров и театр?
— Потому что из-за них я страдал и страдаю.
— Значит, из чисто личных побуждений? Это меняет дело.
— Нет, не меняет. Все, что причиняет зло, я ненавижу всей душой.
— Но для других это может быть и добром.
— Для других — возможно, но для меня зло, — ответил он с ударением.
— Ендрусь, — позвала сына старуха.
Анджей направился к матери, потом вышел в переднюю и принес ей носовой платок, который она забыла в кармане пальто.
«Прекрасный экземпляр необобществленного первобытного животного. Прекрасный!» — не без тайного удовлетворения размышлял Глоговский: он ненавидел людей, созданных из компромиссов. — «Монолит, глыба, возможно только глина, но чистая, без примесей».
Вернувшись, Анджей сел на прежнее место. Он не говорил уже ничего и только смотрел на Янку, которой Янова подала меж тем лиловый конверт. Прочтя записочку, Янка что-то шепнула Яновой и, поднявшись, подошла к отцу, который вдруг как-то изменился, — оглядывался по сторонам, тер себе лоб и кусал кончик бороды.
— У Залеских гости: Осецкая, Зося и Сверкоский. Залеская просит одолжить ей посуду. У меня явилась мысль — не пригласить ли их всех к нам, было бы веселее; как ты думаешь, отец?
— Хорошо, сейчас пойду, приглашу; сыграем в преферанс.
— Сколько раз пан Глоговский сказал вам «пусть я сдохну?» — спросила Янка, останавливаясь перед Анджеем.
— Право, не заметил.
— Слова «пусть я сдохну» — умерли. От них отучила меня моя невеста.
— У вас есть невеста?
—
— Ну, в городе не бывает недостатка в девицах, — заметила сентенциозно старуха Гжесикевич, оправляя платье и осторожно дотрагиваясь до чепчика и сережек.
— Что правда, то правда, только некому на них жениться.
— Ох, уж эти мне городские мужчины, им бы только вскружить голову, а как дойдет до женитьбы — след простыл.
Анджей с досады закусил до крови губу и стал делать знаки матери, чтобы та замолчала, но Глоговский, желая услышать еще что-нибудь, нарочно подсел к ней поближе. Старуха замолчала — вошла Залеская со своей компанией. Все были знакомы друг с другом. Не знали тут только Глоговского. Орловский взял его под руку и представил.
— Глоговский! — буркнул драматург Осецкой, которая меж тем повалилась в кресло и запыхтела, словно локомотив.
— Глоговский! — И он с любопытством поглядел на Зосю, которая смутилась и присела перед ним, как девица из пансиона.
— Глоговский! — И он пожал узкую, затянутую в лайковую перчатку руку Залеской.
— Глоговский! Глоговский! — бросил он уже со злостью Залескому и Сверкоскому. Затем он поклонился стульям, украдкой плюнул и, выпустив руку Орловского, стал у рояля, рядом с Янкой. — А что, я бы с успехом мог стать лакеем: хребет у меня гибкий, — зашептал он. — Знаете, только из-за одних этих официальных представлений, которые я так ненавижу, я порву когда-нибудь с людьми; я чувствую себя в эти минуты так, как должна чувствовать себя обезьяна в ошейнике, наряженная в платьице. А этот пончик — прелесть! — И он кивнул в сторону Зоси.
— Панна Янина, не сыграете ли вы нам что-нибудь? — слащавым голосом попросил Залеский и низко склонился перед ней, показав весь свой пробор от лба до затылка.
— При пани Стефании я не смею.
— Вы слишком любезны, право же, слишком любезны. — Залеский снова расшаркался, подкрутил усы, вытянул манжеты, поправил галстук и двинулся к Зосе.
— Этот павиан создан играть любовников где-нибудь на провинциальной сцене. Он строит такие рожи, как Вавжек или Владек, помните?
Янка кивнула, подумала о чем-то и отошла.
— Господа, не сыграть ли нам в преферанс? — предложил Орловский.
— Если возражений нет, я согласен, — пробормотал Сверкоский. Он сидел рядом с Зосей в тесном черном сюртуке с миной голодного пса, искоса поглядывая на Янку.
— Я не умею, — сказал Глоговский.
— Значит… я, Сверкоский, Залеский и, быть может, вы, сударыня? — обратился он к Осецкой.
— С удовольствием. После смерти покойного мужа, царство ему небесное, это единственное развлечение бедной, одинокой вдовы… А может, и вы, пани Гжесикевич, сыграли бы с нами?