Брусилов
Шрифт:
Все заговорили о талантливом полководце... Отовсюду неслись приветствия. Король Англии, президент Французской республики, король Италии, император Японии, короли Сербии и Бельгии отдавали «дань удивления» победам русского полководца. Имя его не сходило со столбцов газет. Корреспонденты стаями налетали в штаб фронта, чтобы узнать, как работает, во что верит, как изволит кушать полководец...
Это была настоящая, заслуженная слава. Но никогда не был так суров и замкнут Алексей Алексеевич, как в эти славные дни... Даже сейчас он хмурит под ладонью спрятанные брови. С мучительной болью он понимал,
«...На широком фронте наши войска потеснили австро-германцев, отвоевали обширные области. Назревавшее наступление германцев на Двине и в Рижском районе расстроилось. Огромные силы немцев должны были быть переброшены с западноевропейского театра на восток, все туда же, на этот неутомимый, несгибаемый Юго-Западный фронт... Наши западные союзники успели собраться с силами и перейти от обороны к наступлению, Они одержали в течение лета ряд решительных побед на берегах реки Соммы, в районе верденских укреплений... Австрийцы отказались от развития наступательных действий на итальянском фронте и панически перебросили свои войска к нам... Воспользовавшись этим, итальянцы одержали ряд важных успехов и захватили значительную часть австрийских земель...
Не будем скромничать. В этом неоспоримая заслуга действий моего фронта. Обо всем этом нужно сказать с солдатской прямотой и решительностью. Никто не скажет, что я преувеличиваю, раздуваю свои успехи... Если бы я гнался только за собственной славой, я должен был бы быть спокоен и доволен таким оборотом боевых действий. Все это так... Но в том-то и дело, все это безмерно мало для России... Все воспользовались моим успехом, но не мы... не мы!..»
Алексей Алексеевич опускает ладони на стол. Губы его по-прежнему плотно сжаты, подбородок поднят, из-под ворота френча обнаружилась худая шея с глубокой впадиной и двумя напрягшимися сухожилиями, покрытыми пожелтевшей кожей и успевшей отрасти седой щетиной.
Брусилов решительно берется за ручку. Все это надо написать, сохранить потомству. «Если бы другие фронты шевелились, не допустили бы перекидку войск противника только на меня, я имел бы полную возможность далеко выдвинуться к западу и могущественно повлиять не только тактически, но и стратегически на германцев, стоявших против Западного фронта. При дружном воздействии на противника нашими тремя фронтами к этому явилась бы полная возможность, даже при малых технических средствах...»
— Отчего же этого не произошло? — громко говорит Алексей Алексеевич. В то же время рука его тянется к чернильнице.
«...Оттого, что верховного главнокомандующего у нас не было, а его начальник штаба, невзирая на весь свой ум и знания, не был волевым человеком, да и по существу дела и вековечному опыту начальник штаба заменять своего принципала не может. Война — не шутка и не игрушка, она требует от своих вождей глубокого знания, которое является результатом не только изучения военного дела, но и наличия тех способностей, которые даруются природой и только развиваются работой».
Брусилов отодвигает от стола кресло, Он встает с таким жестом, точно
Надежда Васильевна с трудом улавливает напряженным слухом его шаги из соседней комнаты. Она оставляет свое занятие — починку белья и, устремив глаза на запертую дверь, с тревогой и гордостью, которая так же жива в ней, как и в дни высокой славы мужа, слушает, невнятно шепча:
— Ничего, все к лучшему...
Я начал писать «Эпилог», когда в романе моем еще не отгремели бои на Юго-Западном фронте, Брусилов не закончил своих операций, ведомых наперекор тем, кто правил Россией и предавал ее. Человеческая судьба Алексея Алексеевича еще далеко не закончилась. Почему же я оборвал роман на лете 1916 года?
Поверь, читатель, что сделал я это не потому только, что описание еще многих славных боев армий Брусилова не прибавит ничего к заслуженной и веем известной славе полководца, и не потому, что к 1 августа шестнадцатого года закончились, по существу, операции, сломившие все происки внутрироссийских пособников противника, а потому, что большая задача, выпавшая на долю Брусилова, была им до конца выполнена. Дальнейший ход истории его родины требовал других людей, а дальнейшее развитие сюжета романа — иных героев.
В жизнь того времени входили властно новые, более высокие и трудные задачи, выполнить их должны были люди иного склада, иной среды, чем Брусилов, От их упорства, их верности, их мужества зависел дальнейший славный путь России, ее победоносное возвышение и окончательный разгром вражеских сил. Брусилов для этой задачи не был предназначен — он был только связующим звеном между историческим прошлым народа и его блистательным будущим. Много верных, честных сынов дала своему народу родина, и сотни доблестных командиров стали на ее защиту под знамена неизмеримо более высокого вождя, чем Брусилов.
Алексей Алексеевич по своей скромности, предельной честности и ясности ума почувствовал это сам. Он не возмутился, как иные его товарищи по оружию, и не затаил обиды, как многие из них, а с открытым сердцем подчинился воле народа и готовно стал в ряды его зауряд-командиров. Для этого надо было ему — прославленному полководцу — иметь большую силу духа и чистоту сердца. Старик под семьдесят лет сумел это сделать. О тех днях его стоит и должно рассказать подробно, но уже в ином месте.
II
В мае 1917 года, после ухода со сцены последнего Романова, Брусилов был назначен верховным главнокомандующим. Он понимал, что продолжать войну нельзя. Свое согласие принять пост верховного он объяснил тем, что «решил остаться в России и служить русскому народу». Но топить народ в крови Алексей Алексеевич отказался.
— Солдату со мной будет легче,— сказал он,— с меньшими жертвами мы перейдем от сопротивления врагу к временному миру. Я готов за это пожертвовать своей жизнью. Но лезть на рожон, погонять плетью русского воина не стану.