Бруски. Книга I
Шрифт:
Мужики уже сплошь забили двор. При появлении Федунова они разом оборвали гам, попятились. Федунов быстро обежал их глазами, остановился на Давыдке Панове.
«И этот здесь, а ведь в артель пошел. Значит, сдаваться бы надо мне давно… канитель зря не разводить…» – подумал он. Невольно сунул руку в карман. В кармане в ладонь попал большой ключ от амбара, им легонько повернул – штанина от ключа приподнялась.
Этого было достаточно, чтобы вывести толпу из минутного замешательства.
– А-а-а! Стрелять хочешь! – крикнул Пчелкин. – Бей!
Он первый бросился
– Граждане! Товарищи! Братцы! – бледнея, взмолился Федунов. – Братцы… Да братцы!..
Первый кол просвистел над его головой – ударился в дощатую переборку коридора, перешиб ее. От второго удара у Федунова уркнуло в груди, он покачнулся и, стараясь не грохнуться с крыльца в ноги мужиков, опустился в выходе, упираясь правой рукой в порог коридора, чувствуя, как из горла – будто лягушонок – что-то выскользнуло в рот: губы разжались, и изо рта выпрыгнул сгусточек крови. Потом лягушата заторопились – запрыгали быстрее. Федунов силился подняться, и вновь кто-то долбанул его в голову, – тогда он полетел точно в глубокий, темный колодец…
– Что делаете?! Что делаете, дети сукины?! – загремел Захар Катаев, вбегая на крыльцо. – Собака это вам аль человек?! А?
– Пчелкин… всё. Громила! – врываясь во двор, сообщил Яшка Чухляв. – Вечор видал его!
Толпа замерла…
А из-под сарая выкрикнул Давыдка Панов:
– Ему вон портки-то спустить и вложить… Мохор проклятый…
Пчелкин выхватил кол у Петьки Кудеярова и, взмахнув им в воздухе, кинулся на Захара:
– Бей!
– Захара не трожь! Не трожь Захара! – Яшка перегородил ему дорогу. – Не трожь! – И над головой Пчелкина повис увесистый, ядреный кулак Яшки.
Пчелкин сжался, опуская кол к земле.
– Ну-у, – медленно в тишине проговорил Захар, – видали его? Кого слушаете? Вот он меня норовил ухлопать. А потом тебя ухлопает, тебя… тебя вот, – он начал тыкать по порядку в лица мужиков, – всех ухлопает, а сам? Самому уже ему тогда прямое – на большую дорогу.
– Захар, – еле слышно простонал Федунов, протягивая крепко зажатый в руке ключ от общественного амбара.
Захар повернулся, подхватил Федунова, поволок его под сарай. Здесь открыл дверцу.
Неподалеку за огородами блеснула бурная, рыжая от глины и солнца река Алай, а за рекой – высокий камыш.
4
А по улице, разбрызгивая во все стороны грязь, уже скакали карасюковцы.
Во дворах закудахтали, метаясь через плетни, через соломенные крыши сараев, куры, визжали под ударами прикладов собаки, а у Степана Огнева со скрипом растворились ворота, и овцы, болтая сухими хвостами, шарахнулись через улицу на зады.
Вслед за овцами два карасюковца вытолкнули за калитку дедушку Харитона. Он, седой, без шапки, махая руками, что-то кричал, пятился. Тогда один – татарин Ахметка – жестоко хлопнул его прикладом по голове. Дед пошатнулся и со стоном сполз в мутную лужицу.
– Ну, старый кобель! – и Ахметка пнул Харитона сапогом в бок.
На полотняной рубашке
– Готов уже, – проговорил Другой, шагая через Харитона.
– Готов, так айда к соседу…
Заслыша уличный гам, Пчелкин метнулся сначала на огород – хотел нагнать Захара, но тут же круто повернул и бросился к калитке. На углу избы поскользнулся, топыря пальцы, сунулся ими в жижицу – и разом растерялся, заслышав из-под сарая смех Яшки Чухлява.
– Ты, кобеленок! – пригрозил Пчелкин и потряс списком «явных и тайных коммунистов».
Во двор ворвались карасюковцы и первым вытолкали за калитку Пчелкина, затем, подняв суматоху, прикладами выгнали на улицу и остальных мужиков.
Село уже орало скрипом ворот, криком бандитов, воем баб… У Ильи Плакущева с рыком сорвался с цепи Полкан, кинулся на проходящего мимо карасюковца. Карасюковец шашкой разрубил широкую пасть Полкана.
Вскоре все мужики были поставлены в три ряда на небольшой площади перед церквешкой. И тут по рядам заползало в затаенном шепоте:
– Деда Харитона прикончили. Во-о-о-н он.
У своего двора, в белой рубашке, будто мешок с мукой, в лужице лежал дед Харитон Огнев. И люди из рядов смотрели на него, а Давыдка Панов шептал:
– Эх, дед, дед. Смерть свою где нашел.
В эту минуту к мужикам и подскакал сам Карасюк. Он подскакал на костистой огромной рыжей кобыле, сам маленький, плюгавенький. Мужикам показалось, это скачет таракан на коне.
– Стариков наперед, – приказал Карасюк и потрогал на себе ремешки, кобуру нагана, шашку. Рука у него еле заметно дрожала, а глаза он косил в сторону: ему, видимо, было и стыдновато и трусовато. Но так длилась, может быть, какая-то минута, в следующую минуту Карасюк уже стал другой – подтянутый, жестокий, и еще громче крикнул: – Стариков наперед!
Быстро под ударами прикладов задвигались ряды. Передний украсился бородами. С краю от Карасюка стоял Панов Давыдка, рядом Никита Гурьянов, около – Плакущев Илья, дальше Шлёнка, бородачи… Второй ряд – менее бородатый. Среди него, перед Яшкой Чухлявом – осенью поженившаяся молодежь. Здесь не было Егора Степановича Чухлява.
«Вишь, – подумал Пчелкин, – ускользнул и тут… подлюга… Список-то как же передать? Илья Максимович говорил – тайком. А как тут тайком?»
Яшка Чухляв посмотрел в рыжеватый затылок Пчелкина и улыбнулся, вспоминая, как он вчера, разыскивая в улице Стешку, случайно натолкнулся на Пчелкина и шваркнул его о станок.
«Должно больно ушибся… громила», – подумал он и через согнутые спины широковцев глянул на Карасюка – жестокого, решительного, затем перевел глаза на избу Степана Огнева. Ему показалось, что в растворенной калитке мелькнуло серенькое платье Стешки. Он разом выпрямился, и во всей фигуре блеснула гордость: он вместе со всеми широковцами перед Карасюком, и вот гляди – крепче его никто не стоит на ногах. И тут же ему страшно захотелось: пусть Стешка хоть одним глазком глянет на него – тогда и она не стала бы называть его киляком… Не киляк он, а страху смотрит прямо в глаза.