Бруски. Книга II
Шрифт:
Стешка плыла совсем далеко. По тому, как иногда от нее летели брызги, Кирилл определил: она плывет вверх животом, плывет спокойно, наслаждаясь и своим одиночеством, и изобилием солнечных лучей, и прохладой Волги. Она плывет к песчаной косе и, очевидно, там выйдет на песок, передохнет, а затем уйдет на мыс и оттуда ударится обратно. Коса врезается далеко вверх, разбивает там Волгу на два рукава, и если плыть оттуда, то непременно попадешь к крутому обрыву, где лежит кучечкой Стешкино белье.
А где же Яшка?
Кирилл увлекся Стешкой и потерял Яшку. Он его долго искал и только под конец заметил и удивился: Яшка плывет почти весь под водой. Он не плывет, он крадется, точно собака за подстреленной уткой. И Кирилл поднялся, вцепился
Хорошо! Кириллу стало даже приятно оттого, что он видит двух нагих людей, там, на песчаной косе… Вот сейчас они поймают друг друга, обнимутся, и тогда весь мир для них будет в их объятии. Они не хотят этого делать сразу. Они играют, гоняются друг за другом, как вскормленные, зрелые жеребята…
И в памяти Кирилла всплыла совершенно другая картина. Весной на лугу он видел, как серый молодой жеребчик гонялся за такой же молодой, упитанной гнедой маткой. Матка носилась от жеребчика, прижав уши, била его задними ногами, увертывалась, а жеребчик не отставал, забегал сбоку и, ощерив зубы, кусал ее упругий живот… Они носились по лугу несколько часов и под конец, обессиленные, взмыленные, сдались у березовой опушки, чуть в стороне от табуна лошадей – хладнокровных, голодных и усталых. И эта беготня там, на песчаной косе, – как она похожа на игру молодых, сильных и зрелых жеребят. Стешка носится, вскрикивает, у нее распускались мокрые волосы, они бьют ее по спине, по плечам, она на бегу хочет свернуть их в клубок и не может – волосы вырываются и как змейки раскидываются на спине. Стешка мечется то в одну, то в другую сторону, хочет пробраться к воде, а Яшка, согнувшись, весь напряженный, теснит ее в мелкий кустарник на середину острова, прочь от посторонних человеческих глаз. Он пытается поймать ее за пряди мокрых волос, но она увертывается, бежит в противоположную сторону острова, затем круто поворачивает и несется к воде.
Яшка прыгает – и вот он около нее, его руки касаются ее спины, еще миг – и Стешка попадет в его крепкие объятия, тогда он уволочит ее в кустарник или, может быть, просто положит в ямочку за песчаную дюну.
И вдруг все перед Кириллом перевернулось. Стешка схватила горсть песку и изо всех сил влепила в лицо Яшке. Яшка завыл, присел, потом вскочил и кинулся на то место, где стояла Стешка. А она уже барахталась в воде, плыла, не замечая, что течением несет ее в водоворот, к узкому месту – в «Чертову прорву». Вот и Яшка кинулся в Волгу, поплыл, не видя, что плывет не в ту сторону, куда понесло Стешку.
И Кирилл из простого зрителя немедленно превратился в участника. Он соскочил с обрыва, расцарапав себе в кровь колени, – прыгнул в лодку и с силой (у него как будто никогда и не было такой силы), налегая на весла, понесся на песчаную косу…
Первым он выволок из воды обезумевшего Яшку. Стешка не давалась. Она плыла вниз, к водовороту. Кирилл кричал, предупреждая ее об опасности, – ставил ей наперерез лодку. Стешка ныряла под лодку и, всплыв по другую сторону, снова упрямо и намеренно кидалась к крутящейся воронке… И Кирилл решился: он ударил ее веслом в спину и тут же сунул его ей в руки. Стешка
Он быстро оправился. Уложив Стешку на дно, хотел отвернуться от нее и не мог. Она, нагая, лежала на дне лодки и билась, как выброшенная на берег рыба…
6
Так, на дне лодки, он узнал от нее все: она заставила первым выйти на берег Яшку, и пока он там одевался, она, нагая, лежала перед Кириллом, не стыдясь его. А когда Яшка оделся и скрылся в парке, она даже попросила Кирилла помочь ей добраться до белья. Одевалась она не торопясь и, застегивая лифчик, повернулась к нему, улыбнулась, говоря улыбкой, что вот теперь и ей и ему стало все ясно, что она устала и не в силах больше скрывать.
Кирилл сидел на корме, не отрываясь, смотрел на Стешку – усталую и медлительную. Она всовывала, не попадая, босые ноги в сандалии. Ему захотелось пойти и помочь ей.
«Нежности, – упрекнул он себя. – Она тебя за эти нежности сандалькой по роже».
Ему показалось, что он только подумал, но, оказывается, он это тихо пробормотал – и испугался, заслышав свое бормотание. Она, очевидно, не слышала его, – так же медленно завязала узелок на пояске платья и повернулась.
– Ну, прощай, что ли, спаситель! – сказала и пошла в гору.
«Зачем – прощай?» – хотел он спросить, но смолчал, сознавая, что сказала она спроста, прощаться им теперь незачем: вечером он увидит ее и будет говорить о себе, о ней, об Ульке. Об этом непременно надо поговорить. У него ведь есть сын и Улька, которая может натворить таких дел, что потом и не разберешься. Стешка должна понять – он не сможет все это совершить открыто и прямо, как большинство, с драками, со скандалами: он – член ЦИКа и глава коммуны. «Вот черт! Как будто я ворую или того хуже… Надо пойти и прямо сказать. Надо сейчас же задержать Стешку и сказать ей».
Он так ничего и не сказал. Он смотрел на нее, на ее серенькое платье, облегающее ее всю, на то, как она по узенькой тропочке, временами останавливаясь, намереваясь ему что-то сказать, поднималась на «Бруски». И на меловой горе, залитая обильными лучами солнца, она казалась ему совсем близкой и родной. Да, родной. Иного слова он не мог подобрать, чтобы определить свое чувство к ней, и твердил это слово до тех пор, пока она не вышла на обрыв и, став к Кириллу в полуоборот, – точно отгадывая его мысли, крикнула:
– Конечно, не прощай! Не прощай, говорю!
– Вот именно! – подхватил он. – Постой-ка!..
Стешка скрылась в парке. Он снова присел на корму, – стыдясь своей растроганности, подумал:
«Вот вечером… Вот вечером поговорю. Мы уйдем с ней в Гремучий дол, в сосновый бор, разведем там костер, при костре я ей все и расскажу», – и следом за Стешкой поднялся в гору…
…………………………………………………………………
Надо было послать плотников на достройку дома (куда же коммунары будут ставить новые кровати?), надо было закончить постройку скотного двора, а главное – надо было немедленно же стянуть рабочую силу на торфоразработки. Кирилл взял под торф большой аванс – десять тысяч рублей. За эти десять тысяч рублей они должны до осени доставить на завод пятьсот тысяч пудов. Он договорился с Богдановым: торф они будут доставлять по Волге баржами – это удобно и выгодно, а резку отдадут с тысячи. Тысяча плиток – два рубля. Каждый человек может в день выбросить тысячу плиток. Тысяча плиток равняется пятидесяти пудам, стало быть, чтобы приготовить пятьсот тысяч пудов, потребуется десять тысяч рабочих дней, значит на торфянике ежедневно должны работать не меньше трехсот – четырехсот человек. Коммуна на этом деле выручит около ста тысяч рублей. Половину она отдаст рабочим, половину пустит в хозяйство – немедленно на постройку беконного завода, на расширение мельницы и на организацию мастерских.