Бруски. Книга IV

Панферов Федор Иванович

– Цыплята что? Цыплят бы твоих я во сне выводил. Пра, истинный бог. Ну, ну, ощетинилась. Ты только вальком не бей меня. Право! Оно шутка-шутка, а горб болит.

К ним в избу приходили члены бригады, и разговор велся все в том же духе – сеять или не сеять? Но, как только появлялся Митька Спирин, разговор принимал другой оборот. Все некоторое время молчали, осматривали Митьку, как чудо-лошадь на базаре, затем кто-нибудь произносил:

– А вчера в газете писали, будто одна мериканка семерых родила. Право же слово.

– Этого не могет быть. Потому

что это, как вам сказать… – опровергал Митька, как знаток своего дела: – Это как вам сказать… Она не могет знать такого слова…

Звено седьмое

1

«Моя любовь соткана из пурпура заката. Ее ткали мои деды, прадеды, корчуя пни, возделывая землю.

Мою любовь…

Моя любовь сильна, как земля, чиста, как лазоревое утреннее небо…

И ты послушай, то ведь не ветер ветку клонит и не дубравушка шумит, – то – мое сердце… И вот эту мою любовь я несу тебе, возлюбленная моя».

Так пел рыбак.

Он пел где-то там, в ильменях, закидывая ловецкие сети, и голос его был трепетен и молод.

Так он пел каждую ночь под зори, и Стеше всякий раз хотелось подхватить его песню и полным, грудным голосом возвестить и о своей любви. И она, кутаясь в полушалок, выбегала из избушки, утоптанными тропами через парк неслась на крутой берег Волги и, всматриваясь вдаль, туда, к ильменям, шептала:

– Такая. Такая она и у меня.

А рыбак все пел, все звал возлюбленную свою, и голос его звучал то лаской, то угрозой. Казалось, во тьме ночи протянулись длинные, обветренные рыбацкие руки… И Стеше чудилось: рыбак зовет ее туда – на водные просторы, в густые заросли камыша, на луговинные долины.

Ах вы, ночи! Трепетные, весенние ночи!

Тополя цветут – вдыхайте жадно, страстно запах тополей! Тополя цветут… цветут вишни, и яркие лепестки, точно тучи бабочек, несутся, падают, устилают тропы, садовые лужайки. Вишни цветут… цветет кудрявая малина, и около луж целуются галки.

Будто волчица в свое логово, сквозь ветельник пробирается Стеша, и ветви бьют ее по лицу, по плечам, по спине. Бейте, ветви! Прикоснись и ты к ней, могучий, кряжистый дуб! Обласкай ты ее, кудрявая, кокетливая березка! Напоите вы ее соками земли, молодые травы, ранние побеги ягодника. Распахни ты, ночь, свои черные полы и прикрой ее!

Ах вы, ночи, трепетные, весенние ночи… и эти песни рыбака, и этот запах тополей, и это журчание могучей Волги…

– А-а-ай! – вырывается из груди Стеши и несется над Волгой, над парком, над ильменями и обрывается, будто падает на дно реки. И Стеша бежит, бежит, пересекая глухие балки, густые заросли. Она бежит к домику с башенкой. Вот она, запыхавшись, поднимается по лесенке вверх и вдруг вспоминает:…по крутой лесенке спускается Кирилл Ждаркин, и она, Стеша, еле заметно, но всеми пальцами дотрагивается до его спины…

– Нет, нет, нет, – тихо шепчет она и, крадучись, подходит к кроватке, в которой спит Кирилл малый.

Деревянную

кроватку сделал дедушка Катай. Чудной – дедушка Катай. Когда они возятся на песке с Кириллом малым, то трудно понять, кто из них старше: так же обижаются друг на друга, так же спорят, бранятся, а иногда дед даже плачет, и тогда Кирилл гладит его по седой голове, уговаривает:

– Ну, не плачь. Я вот тебе откушу, – и достает из кармана конфетку, откусывает уголок, сует деду, и дед успокаивается.

Язык деда Катая часто бывает непонятен Кириллу малому:

– Ну, бог поможет, мы с тобой к вечеру мельницу сварганим, пустим в ход, деньгу зашибем и в банку положим, – скажет дед.

– Это кто бог?

– Такой эдакий, – ответит дед. – Такой…

И Кирилл малый бежит к матери:

– Мам. Дед, такой-эдакий, говорит: «Бог поможет». Кто бог? Бригадир?

Все устраивается.

Стеша боялась, Кирилла малого будут дразнить ребятишки, как когда-то она сама дразнила детей, брошенных отцом. Но об этом Кириллу малому никто даже и не намекал. Наоборот, он сам полонил ребятишек: он умеет рыть котлованы, строить заводы, лепить из глины электростанции, экскаваторы, автомобили. Построив экскаватор, Кирилл расставит ребятишек по местам, они роют котлованы, а Кирилл, подражая экскаватору, пыхтит, кряхтит, харкает. Живой и самый настоящий экскаватор. Чудо!

Или на днях ребята спросили его:

– А царь кто?

И он ответил, пожимая плечами:

– Царь? Это главный фасыский начальник.

И еще Кирилл малый из рассказов отца знает, что в земле есть железо. Верно, на днях он оскандалился перед ребятами. Они по его уговору стали в парке рыть землю, чтоб достать железо. Рыли два дня и наткнулись на разбитую сковородку. Это был провал и позор. Но тут на помощь пришел дед Катай. Он всех уверил, что Кирилл малый прав, но землю надо не рыть лопатами, а буравить длинными буравами:

– Вот тогда до сердца достанешь, стало быть до железа, а рыть надо в неурочный час – в двенадцать ночи, когда чертяки с поджатыми хвостами по всем местностям шныряют.

Это страшно. Да и земле будет больно, ежели до сердца – буравом. Честь Кирилла малого была восстановлена. И все звали его так, как он сам однажды отрекомендовался: главный начальник строительства каналов, электростанций и комиссар полка удалых ребят Чапай.

–. Ты уж очень много набрал на себя, – сказала ему после этого Стеша, выдирая из его головы сухой репей.

– А что я могу поделать? – он серьезно развел руками. – Раз народ выбирает. А народ – это тебе не фунт изюму.

– Кто же это так говорил, Кирюша? – сдерживая смех, спросила мать.

– Ну, я еще маленький.

Хотя он только позавчера вел ребят на штурм обрывистого берега. Берег-крепость надо было во что бы то ни стало взять, потому что там засели «беляки». И Кириллу малому перед наступлением пришлось держать горячую речь:

– Товарищи! Я, Чапай, приказываю вам немедля забрать крепость, не то беляки вырежут народ, а народ – не фунт изюму…