Брюханы
Шрифт:
– - Что, не разрешил московского-то?
Захар по голосу узнал, что это был Ефим.
– - Нет, -- сказал Захар.
– - Небось те-то назюзюкались?
– - Кто как…
Ефим немного помолчал, потом проговорил:
– - Вот всегда так: за копейкой гонятся, шут знает как -- работают, ломают, обрывают себя во всем, а когда попадет эта копейка в руки, сейчас ее ребром.
– - Погулять хочется, -- чтобы сказать что-нибудь, молвил Захар.
– - Да какой от этого гулянья толк! Налопаются, ходят, как мухи отравленные, начнут козла
– - А ты сам-то нешто не пьешь?
– - спросил Ефима Захар.
– - Бог миловал.
– - Куда ж ты деньги-то деваешь?
– - Домой посылаю.
– - У тебя кто же дома?
– - Жена, старуха-мать, детей четверо.
– - Что же, они хорошо живут?
– - Хозяйствуют помаленьку, три души земли пашут.
– - А с тебя деньги-то очень спрашивают?
– - Еще как! Наши земли тощие, -- в них больше вобьешь, чем с них получишь… Держат они теперь трех коров да двух лошадей, а зачем держат? чтобы больше навоза было, а их зиму-зимскую нужно прокормить. Меняются они работой: скотина на них, а они на скотину…
Захару вспомнились подобные условия ихней деревенской жизни, и это ему показалось очень верным.
– - Отчего же ты не велишь им сократить, коли ты так понимаешь?
– - Отчего? А что ж им тогда будет делать! У меня два парнишки растут, одному семнадцать, другому четырнадцать лет; теперь они скотину убирают, а тогда что им делать?
– - Сюда бы их взял да приделил бы куда.
– - В эту пропасть-то?! Господи упаси! У меня баба говорит это, да я ее не слушаю. Пока жив, здоров, не пущу их сюда, -- нечего в соблазн их вводить.
– - В какой же соблазн? Може, они по трактирам-то ходить не будут, зададутся в тебя, будут трезвые.
– - В трактир не пойдут, по другим местам будут шляться: в киятры да в цирки. В Москве блудных мест много…
– - Театр не блудное место, там, говорят, иной раз плачут, как представляют.
– - Все одно -- притон: музыка да актерки. За последнее время вот их сколько развелось. Про Москву говорят, что она второй Вавилон, -- Вавилон и есть.
– - Зачем же ты живешь в этом Вавилоне? Ругаешь его, а сам живешь.
– - Я живу тут только телом, а душа моя не принадлежит ему. Я душой, брат, далеко от Москвы. Во мне душа божья, она около бога и живет.
Стали возвращаться из трактира клеильщики и курчаки. Все были подвыпившие, некоторые совсем пьяные. Пьянее всех оказался Федор Рябой. Он шел шатаясь и говорил:
– - Да, братец ты мой, дела! Фу ты, черт возьми! Хо-хо-хо!
Пошатываясь, он стал снимать с себя сапоги и копался с этим чуть не полчаса.
Другие курчаки шумно разговаривали и ругались. Одного замутило. Захар, расположившийся было на нарах, встал и вышел из спальни. Он прошел в конюшню, забрался на сенник и решился там провести ночь. Там ему никто не мешал, но все-таки ему долго не спалось; сегодняшние впечатления были для него, должно быть, сильны, и он не сразу переварил их.
После
– - Ездок-то у нас -- парень с душком.
– - Форц имеет, -- сказал Федор.
– - Книжки читает да рихметику-грамматику знает, -- думает: кто я есть!
– - Ученые-то, брат, все такие, -- вмешался в разговор Гаврила, -- они только и видят что себя, а об других-то и не понимают.
– - Вон наш Ефим не много читает и то уж о себе только думает; ишь с нами и не говорит, -- вымолвил, косясь на Ефима, Сысоев.
– - Ну, тоже указал на кого, -- пренебрежительно сказал Федор, -- нешто он человек?
– - Ты делай, знай, свое дело-то; тебя не трогают!
– - с неудовольствием заметил Ефим.
– - Я и делаю, -- продолжал, плескаясь в корыте, Федор.
– - Вином брезгует, убоины не ест. Что зря мудрить -- все человеку на радость сотворено.
– - А коли на радость, ты и радуйся, а другие в другом радость находят, -- сказал Ефим.
– - В чем другом-то? Заберут себе в головы да других смущают, больше ничего. Отчего же это вся смута-то в простом народе пошла? Уставы нарушили… не я градоначальник, -- я всех бы таких связал да в Яузу…
– - Вот то-то бодливой корове бог рог не дал, -- смеясь, опять сказал Ефим.
В клеильню вошел Иван Федорович и проговорил:
– - Старый ездок открытое письмо прислал. Пишет, что очень скучно ему; нога в лубках, а еще четыре недели держать будут: просит, кто-нибудь пришел бы навестить его.
– - Кому ж идтить?
– - вздохнув, проговорил дядя Алексей.
Все промолчали.
– - А что скучно, то это верно, -- опять сказал дядя Алексей.
– - Человек здоровый, все небось как следует, а нога не пускает. Кому хошь доведись…
Иван Федорович вышел из клеильни. Вошел Михайла; он сел на ступеньки лестницы, вынул коробку папирос и, закуривая, проговорил:
– - А какую я сегодня историю видел!
– - Какую?
– - с загоревшимися от любопытства глазами спросил Федор.
– - Да стою я это, значит, на дежурстве, а из Сокольников идет, значит, парочка. Он подвыпивши, справный такой, вроде как из приказчиков; она в мантилье и в шляпке. И вот он ее ругает, вот ругает, а она плачет, коровой ревет. Вот и встречает их молодой человек один. Увидал, что он ее обижает-то, да как крикнет: "Как вы смеете!" А тот: "А тебе какое дело?" -- "Она, говорит, женщина".
– - "А я, говорит, мужчина", -- размахнулся да как раз его по скуле! Тот его за ворот. А мымра-то подскочила это к нему -- да его за руку, а обидчик-то ему еще… Что смеху-то было!