Брюс
Шрифт:
Несмотря на такую явную демонстрацию своей беспристрастности, справедливость Гюйгенса определяется характером «предположения», которое он пытался доказать. Христианство базируется уже много веков на предположении, что человек является вершиной творения Бога. Если расширяющаяся Вселенная и возможность существования разумных существ в других мирах не разрушают уникальность, единственность Христа, то это, безусловно, подвергает огромной опасности христианскую теологию. Гюйгенс предпринимает попытки устранить возможность такого опасного вывода, обходя стороной религиозные выводы. Он оперирует в основном такими светскими концепциями, «идеями», как смысл, справедливость, мораль и т. д. Парадоксальность его положения заключается в том, что для доказательства абсурдности чего-либо по первому впечатлению он должен подчеркивать абсолютную разумность
Система Коперника, эллиптический курс, открытый Кеплером, а также и гравитация, «которую И. Ньютон объяснил так подробно, с необыкновенной простотой», и послужили неопровержимым доказательством того, что природа имеет понятную структуру. Из этого можно сделать логический вывод, что по картезианской теории природа является шифром или тайнописью, зафиксированной и решенной. По крайней мере, в общих чертах в математике, в этом памятнике человеческому разуму, ключом от которого мы владеем.
Это является основной темой всей работы Гюйгенса, что же касается его категоричных выводов, то они ясно выражены в его нападках на А. Кирхнера. Иезуит, автор книги «Итер Экстатикус», Кирхнер, как и Гюйгенс, верил во множественность миров. Эта вера являлась основной нитью его книги, в которой он посещает различные планеты в своих сновидениях. Однако вместо того, чтобы найти в нем ценного союзника, Гюйгенс отрицает эту книгу за ее легковесностьи ненаучность. Выводы Кирхнера могли бы быть идентичными, если бы он не совершил грубую и непростительную ошибку своей привязанностью к взглядам Тихо Браге, Аристотеля и других докторов в то время, когда было совершенно ясно, что «Коперник их всех освободил… тем, что доказал движение Земли».
Из этого следует, что книга Кирхнера является «пустой и бессмысленной чепухой» — не потому, что выводы неправильны, а потому, что они основаны на ложных логических предпосылках. Главной целью Гюйгенса было не столько доказать состоятельность теории Коперника, сколько показать в «Космотеоросе», что та же неотъемлемая логика, с помощью которой была определена роль природы по отношению к Земле, может быть в равной степени применима и к другим планетам. Действительная красота системы Коперника состояла в математических выкладках и в эстетическом совершенстве. Вот почему главным аргументом для доказательства множественности миров «следует и взять и считать расположение планет». С этой точки зрения, Земля становится, по словам Гюйгенса, всего лишь «маленьким комочком пыли».
Другие планеты должны быть такими же, как Земля, так как они также получают свет от Солнца, также вращаются вокруг своих осей, что было доказано открытием спутников Сатурна, которое сделал Гюйгенс.
На основе других подобных «аргументов сходства», как он их называет, он считает само собой разумеющимся фактом, что другие планеты должны быть твердыми, как Земля, и во всех отношениях должны подчиняться закону гравитации Ньютона: «Сила, которая подобно природному магниту, притягивает, так как к центру все, что находится рядом с ним».
Интересно здесь то, что Гюйгенс безоговорочно принимает гравитацию Ньютона, которую он раньше отвергал. Хотя он считал, что гравитация приемлема только по отношению к небесным телам и не приемлема для индивидуальных частиц материи.
Коль скоро планеты подчиняются одним и тем же законам, нет причины считать, что они не должны содержать другие живые существа: «Никто не сомневается, что Бог по своему желанию сотворил животных в Америке и в других отдаленных странах. И они такие же, как наши (а природа, вы знаете, стремится к многообразию), однако мы знаем, что он не сделал так». Из этого следует, что планеты должны иметь животных, похожих на наших. А также там имеются вода и растения. Это дает повод для интересной атаки на картезианцев, которые все выводы делали из «атомов и движений». А когда дело доходит до объяснения происхождения растений и животных, «они попадают в затруднительное положение и не дают убедительного объяснения их происхождения».
Все это было лишь прологом к самому потрясающему заявлению Гюйгенса: на планетах живут «планетяне, имеющие некоторый разум». Может быть, такой же, как у нас? И отвечает утвердительно, так как он должен быть таким, если «мы будем рассматривать его в применении к справедливости и морали или в применении к принципу и основам науки… По той причине, что цель и назначение создателя заключались в сохранении и обеспечении
Гюйгенс сообщает о том, что в Америке есть такая птица, которая может по порядку спеть шесть музыкальных нот. Из этого следует вывод о том, что законы музыки установлены природой и они неизменны.
С необыкновенной откровенностью Гюйгенс говорил о том, что некоторые могут заявлять, будто планетяне «лишены изысканных знаний и так же, как американцы, были лишены их до начала торговли с европейцами». Однако он считает, что это невозможно. Кажется вполне правдоподобным, что они похожи на нас, землян, что они также живут в домах, у них есть корабли и, повторяет он еще раз, у них есть геометрия, а также «наше изобретение — таблицы синусов, логарифмов и алгебра» (это изобретение было введено в России только во времена царствования Петра Великого). Он даже предполагает, что там может быть такое «изобилие и богатство» на планетах, что у них не может быть ни необходимости, ни желания воровать друг у друга; не исключена возможность, что они настолько честны и добры, что живут в вечном мире и никогда не покушаются на жизнь своего соседа.
Гюйгенс с гордостью перечисляет все последние достижения науки, которые планетяне вполне могли превзойти. Этот список достижений включает и его собственные открытия (маятниковые часы, «громогласная» труба, кровообращение и пр.).
Среди других открытий Гюйгенс выше всего ставил предположение Борелли о законах гравитации, которые подтвердил Исаак Ньютон.
Через пять лет после выхода в свет «Начал…» Гюйгенс писал Ньютону, что, по его мнению, идея всемирной гравитации «абсурдна». Однако уже в «Космотеоросе» он излагает свой окончательный вывод: он вынужден признать, что объяснение комет, сделанное Ньютоном, значительно лучше, чем что-либо предполагаемое Декартом. Трудно было понять, как могли кометы проходить сквозь вихри, требуемые Декартом. Также трудно объяснить эксцентричность планетарных орбит, реальное ускорение и задержку планет на их орбитах, кроме как на линиях, начертанных Ньютоном. Он также соглашался с Ньютоном по поводу формы Земли и с его идеей мироздания.
Гюйгенс заканчивает свою книгу печальным репримандом своего учителя. Гюйгенс писал: «Я удивляюсь, как это Декарт, человек, который первым начал разумно говорить о причинах гравитации, никогда не вмешался в это дело и не пролил свет на проблему».
Он считал, что у Декарта не было даже представления об огромных размерах звездной системы, а также о расстояниях между звездами, что подтверждается тем фактом, что «он считал, что как только какая-нибудь комета появлялась в нашем вихре, она становилась видимой нами. Это, конечно, абсурд. Как может звезда, которая дает нам такой огромный свет только как отражение луча Солнца… как можно это так ясно видеть на расстоянии в десять тысяч раз больше, чем диаметр орбиты Земли?».
Гюйгенс не мог поступить так, как через тридцать лет поступил Вольтер, т. е. выбросить всю теорию картезианства и говорить о «философских принципах Декарта». Но разве сам Декарт не понимал, что вокруг Солнца существует «экстенсум» такой огромный, что «по системе Коперника магнус Орбис всего лишь фасад по сравнению с ним». Но действительно, продолжает он, «вся эта история с кометами и планетами, а также сотворение мира зиждятся на такой шаткой основе, что я часто удивлялся, как такой честный человек, мог заниматься такой ерундой». Далее Гюйгенс заключает, что он, со своей стороны, был бы вполне удовлетворен, если бы ему удалось «разгадать природу вещей, какими они являются сейчас, не утруждая особенно себя проблемами их возникновения (какими они были раньше), или как они были сделаны, зная, что это вне поля человеческого познания и даже предположения».