Брюсов
Шрифт:
Мне кажется, это одно из прекраснейших стихотворений за последние десятилетия. На торжественно-ликующего обычного Брюсова оно бросает странный и безжалостный свет (Адамович Г. Избранный Брюсов // Последние новости. Париж, 1933. 7 дек. № 4642).
Лучший сборник Брюсова не «Риму и миру», даровавший ему почет и власть, не «Венок», увенчавший его славу, и не «Все напевы», слагая которые он в этой славе пребывал. Лучший сборник его «Зеркало теней» <…> В этой книге напечатано было едва ли не лучшее его стихотворение (1910 года):
Цветок засохший, душа моя! Мы снова двое – ты и я. Морская рыба на песке, Рот открыт в предсмертной тоске…Ничего никогда не было им сказано грустней
ПЕСНЬ О ЧЕПУХЕ
(Из пародий)
Цветокзасохший, душа моя!
Мы снова двое — ты и я…
В. Брюсов. Песнь о смерти.
(Аполлон. № 4)
Сапоги всмятку — душа моя. Идиотом-поэтомсделался я. Сидит лягушка на берегу, Рот открыт, а сама — ни гу-гу. Что ни настрочу — нельзя читать, На всем чепухи лежит печать. В стихах сумбур и пустота. Над тихим морем ищу креста. На колокольне вижу корабли, Солнце проникло до пупа земли. Жжет беспощадно лучами сейпуп. Я, поэт-декадент, утомительно глуп. У меня в голове не мозги, а песок. Но лягушка заквакает — дайте лишь срок. Вместе с лягушкой открыл я рот, И запоет вновь поэт-идиот. «Аполлона» страницы открыты всегда Для рифмованных строк, где царит ерунда, И в «Аполлоне» — бессмысленно-горд — Еще раз я побью ахинеи рекорд.Мордарий Безвкусов
(Граф Алексис Жасминов [В. Буренин]. Литературная атлетика // Новое время. 1911. 29 апр. № 12617).
Из признанных поэтов — первенство Брюсову. Новая его книга «Зеркало теней» говорит о том, что его спокойный, мудрый и трезвый полдень перевалил на вторую половину. Еще нет бледных и мертвенных сумеречных теней, но минули радостные и буйные вспышки утра. Стих мужественен, упруг, как сталь, и точно чудится в нем холодноватый и темный блеск стали… (Измайлов А. По садам российской поэзии // Биржевые ведомости. 1912. 21 авг. № 13101).
«ЗЕРКАЛО ТЕНЕЙ» В КРИВОМ ЗЕРКАЛЕ
Внимая шорохам немолчных волн, Парчой и порохом гружу свой челн. Он скрыт под ярусом нависших глыб; Белеет парусом, пугает рыб… О, пусть затучены и высь, и даль! Мои уключины блестят, как сталь! С мятежной бандою, мятежный граф, Я — контрабандою свой тешу нрав! Пусть служит Истине моя родня, Рецепт: «склонись к стене» — не для меня! Мой шарф из гарусов. «Он мягок?» — Ша! Грубее паруса моя душа! Рабами рослыми мой сдвинут челн: Срываю187
Чигирь – простейший водоподъемный механизм для поливки садов, огородов и полей.
«Бедный родственник Вильгельма Теткина» [188]
(Сатирикон. 1913. № 7. С. 10).
Живя на Капри, вы должны постоянно встречаться с Алексеем Максимовичем <…> Не откажите поэтому передать ему мой сердечный привет, как от его давнего знакомца, иногда — литературного противника, всегда — усердного читателя (Письмо И. А. Бунину от 15 февраля 1912 года // ЛН-84. С. 464).
Вот беда: сейчас почти все русские книги, романы и повести скучны. Не то чтобы бесталанны или явно задопятны, а как-то скучны <…> Мережковский невыносим, Брюсов скучен до умоисступления (Письмо Л. Андреева М. Горькому // ЛН-72. С. 343).
188
Пародия В. Князева. См. также: Русская стихотворная сатира 1908— 1917 годов. Л., 1974. С. 182.
Мы летом 1912 года приехали к Брюсовым в Опалиху, где они жили на даче. Брюсов предложил нам начать учиться играть в теннис, или как тогда говорили, в лаун-теннис. Ракетки, мячи и сетка были в наличии. Правила игры Валерий Яковлевич изучил и объяснил нам. Мы все втроем принялись за устройство корта. Сделали его на зеленой лужайке и с увлечением играли с утра и до вечера. Брюсов весь отдавался игре, и мне, мальчику, казалось странным, что взрослый человек, да еще такой серьезный и строгий, так может увлекаться. Играя, мы, как равные, спорили о лайнболах, об аутах и т.д. Товарищем в игре Брюсов был прекрасным, справедливым и безукоризненно корректным. <…>
Позднее понял я, что Брюсов всякому делу, которое он делал, отдавался с необычайной страстностью, полностью подчиняя овладевшей страсти свою душу; он не умел половиниться, не мог работать спустя рукава, между прочим. <…> Любовался Брюсовым я и тогда, когда он, сидя за ломберным столом, играл в винт. Играл он виртуозно, садился за стол только с отличными игроками и не терпел, когда партнеры делали ошибки. Даже в картах он был верен себе – «делал игру» со страстью и всегда отлично. В более простых играх участия не принимал. В шахматы Брюсов играл редко, но хорошо, творчески; шахматы отнимают много времени, а он им дорожил (Рихтер Н. В семье Брюсовых // Брюсовский сборник. Ставрополь, 1975. С. 175-178).
Первая моя книга «Вечерний альбом» вышла, когда было 17 лет, — стихи 15-ти, 16-ти и 17-ти лет. <…> Тем не менее появились — и благожелательные: большая статья Макса Волошина, положившая начало нашей дружбе, статья Марьетты Шагинян (говорю о, для себя, ценных) и, наконец, заметка Брюсова [189] . Вот что мне из нее запало:
«Стихи г-жи Цветаевой обладают какой-то жуткой интимностью, от которой временами становится неловко, точно нечаянно заглянул в окно чужой квартиры…» (Я, мысленно: дома, а не квартиры!)
189
Брюсов В. Новые сборники стихов // Русская мысль. 1911. № 2.
Середину, о полном овладении формой, об отсутствии влияний, о редкой для начинающего самобытности тем и явления их — как незапоминавшуюся в словах — опускаю. И, в конце: «Не скроем, однако, что бывают чувства более острые и мысли более нужные, чем:
Нет! ненавистна мне надменность фарисея!
Но, когда мы узнаем, что автору всего семнадцать лет, у нас опускаются руки…»
Для Брюсова такой подход был необычаен. С отзывом, повторяю, поздравляли. Я же, из всех приятностей запомнив, естественно, неприятность, отшучивалась: «Мысли более нужные и чувства более острые? Погоди же!»