БСФ. Том 5. Антология фантастических рассказов

Дюрренматт Фридрих

Рядом со сточной канавкой я наткнулся на знакомый уже предмет бледной окраски и эллиптической формы. Должно быть, один из солдат выронил здесь свою машину времени. Я подобрал ее и стал с любопытством рассматривать. Я обратил внимание на две кнопки, расположенные рядом. Перголезский ученый с необыкновенной любезностью объяснил мне, что одна из них служит для отправления, вторая — для остановки.

— Механизм установлен на путешествие в прошлое, — проговорил он убедительным тоном. — Так что можешь попробовать. Совершишь небольшую прогулку. Нажми на первую кнопку и сразу же на вторую. Ты окажешься всего за несколько часов до этого момента. Это совсем нетрудно.

Столь велико было мое желание бежать

отсюда, что я не стал размышлять над предложением. Мне и в голову не приходило, что за этой приторной услужливостью кроется поистине макиавеллевский расчет. Я закрыл глаза, и только после того, как совершил роковую оплошность, я проклял все на свете.

Я ощутил сильнейший толчок. Тошнота охватила меня. Передо мной пронеслись звезды, затем последовало новое сотрясение, и я оказался на Земле.

В ту же самую минуту я все понял. Мир стал моложе на двенадцать часов. Был вечер того дня, когда начались мои приключения, и я был в том самом настроении духа. Теперь мне предстояло заново пережить эту дьявольскую ночь; но поскольку все совершится в той же последовательности и с точностью до малейшей детали, СОВЕРШЕННО НЕИЗБЕЖНО Я ПОДНИМУ НА РАССВЕТЕ МАШИНУ ВРЕМЕНИ И НАЖМУ НА КНОПКУ. Затем я опять возвращусь назад, снова переживу эту ночь — и так без конца… вечно. Совершив жалкий промах, я попал в роковой круговорот времени… [1]

1

Проницательный наблюдатель заметит, что, если события начались точно так, как это уже имело место, значит, каждый раз мне должно было быть известно, что произойдет в следующее мгновение. Именно так и обстоит дело. Мне известна каждая деталь этого круговорота, в котором я существую, начиная от прошлой вечности вплоть до вечности будущей. Если я ничего не делаю явным заранее и сам ни о чем не догадываюсь, то причиной этого чистое любопытство… И потом, надо же было с чего-то начать! — О. В.

Я открыл глаза и оглянулся по сторонам.

Я сидел на террасе «Купола». У меня уже вошло в привычку сидеть здесь в летние дни, попивая свежее пиво и разглядывая прохожих. Так было и на этот раз. Передо мною лежала развернутая газета, и, когда я уставал смотреть на прохожих, я опускал глаза, чтобы прочесть несколько строк.

Я подумывал о том, что все шло не так уж плохо.

Именно в этот момент в мою жизнь вошел бадариец…

МАРСЕЛЬ ЭМЕ

ТАЛОНЫ НА ЖИЗНЬ

Из дневника

Жюля Флегмона

10 февраля. По городу пронесся нелепый слух о новых ограничениях: чтобы покончить с нехваткой продовольствия и обеспечить им деятельную, полезную часть населения, якобы решено предать смерти не приносящих пользы едоков — рантье, пенсионеров, стариков, безработных и прочих тунеядцев. Пожалуй, я готов признать эти меры справедливыми. Только что встретил соседа — господина Рокантона. Этот пылкий семидесятилетний старец год назад женился на женщине двадцати четырех лет.

— При чем тут возраст, — воскликнул он, задыхаясь от негодования, — раз моя куколка довольна мною!

В самых возвышенных выражениях посоветовал ему достойно и безропотно принести себя в жертву обществу.

12 февраля. Нет дыма без огня! Сегодня завтракал с Малефруа, муниципальным советником

департамента Сены, — мы старые друзья. Развязал ему язык бутылкой «Арбуа» и ловко выпытал все подробности. Как я и думал, никто не собирается умерщвлять «бесполезных». Им просто урежут жизнь. Малефруа объяснил мне, что они будут получать талоны на жизнь в зависимости от своей «полезности». Оказывается, карточки уже напечатаны. Я нашел эту мысль столь же удачной, сколь и поэтичной. Помнится, мне даже удалось высказать несколько весьма изящных соображений в этой связи. Вероятно, под влиянием винных паров Малефруа растрогался и смотрел на меня добрыми глазами, увлажненными дружеским сочувствием.

13 февраля. Вопиющее беззаконие! Низость! Гнусные убийцы! Декрет появился в газетах, и что же — среди «потребителей, содержание которых не компенсируется производимыми ими ценностями», фигурируют художники и писатели. В крайнем случае я одобрил бы эту меру применительно к скульпторам, музыкантам, живописцам. Но писатели! Это абсурд, безумие, величайший позор нашего времени. Ведь полезность писателей не подлежит сомнению, в особенности моя. Могу сказать это без ложной скромности. Тем не менее получаю право всего на пятнадцать дней жизни в месяц.

16 февраля. Декрет вступает в силу с 1 марта. Списки будут опубликованы 18-го. Все, кого социальное положение обрекает на жизнь по талонам, ринулись искать работу, чтобы перейти в категорию полноправных. Однако правительство проявило дьявольскую предусмотрительность, запретив любые изменения в штатах до 25 февраля.

Я решил позвонить своему другу Малефруа, чтобы он за оставшиеся дни раздобыл мне местечко привратника или сторожа в музее. Я опоздал. Малефруа только что отдал последнее место рассыльного.

— Какого черта вы так долго тянули со своей просьбой?!

— Разве мог я допустить, что это касается меня? Когда мы с вами завтракали, вы ничего не сказали…

— Напротив, я как нельзя более ясно дал вам понять, что эти меры относятся ко всему «бесполезному» населению.

17 февраля. Должно быть, моя консьержка уже рассматривает меня как полумертвого, как привидение, выходца с того света. Во всяком случае, она не сочла нужным принести мне утреннюю почту. Проходя мимо, я как следует отчитал ее.

— Вот, — сказал я, — чтобы набить брюхо лодырям, вроде вас, цвет человечества вынужден принести в жертву свою жизнь!

А ведь так оно и есть. Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в несправедливости и нелепости декрета.

Только что встретил Рокантона с молодой женой. Бедный старик достоин сожаления. Он получает всего-навсего шесть дней жизни в месяц. Но еще хуже, что молодость госпожи Рокантон дает ей право на пятнадцать дней. Этот разнобой приводит почтенного супруга в отчаяние. Малютка относится к своей участи философски.

В течение дня видел людей, которых декрет не коснулся. Мне глубоко противны их непонимание, их черная неблагодарность к обреченным. Несправедливое мероприятие кажется им вполне естественным, похоже, оно даже забавляет их. Нет предела человеческой черствости и эгоизму.

18 февраля. Простоял три часа в восемнадцатом округе мэрии, получал талоны. Мы выстроились в шеренги — две тысячи горемык, принесенные в жертву аппетиту «деятельной части населения». И это только начало! Старики отнюдь не составляли большинства. Здесь были и молодые прелестные женщины, осунувшиеся от горя; глаза их, казалось, молили: «Я еще не хочу умирать!» Немало было и жриц любви. Декрет жестоко ущемил их интересы, они получили только семь дней жизни в месяц. Одна из них, стоявшая передо мной, жаловалась, что обречена навсегда остаться публичной девкой.