Бубыри (сборник)
Шрифт:
Краеведа встретил сам директор музея – Егор Александрович – курносый, с проступающей лысиной сангвиник.
– Вам повезло, – сказал после рукопожатия Егор Александрович. – Как раз сегодня экскурсия из города приехала. Посмотрите, как мы принимаем гостей. Всё увидите и услышите. И о воздухоплавании и об этнографии. Воздухоплавание в национальном духе, так сказать.
В это время, действительно, к дорическим колоннам подошла группа экскурсантов. Из дверей барского дома выскочила высокая чернокосая нарумяненная
– Я – Марьюшка, прислуга в барском доме. Прежде чем войти в наши хоромы, милостиво прошу отведать нашего хлеба-соли.
С этими словами она скрылась за дверью. Довольные началом старинного русского приема экскурсанты остались ждать Марьюшку снаружи.
Но Марьюшка задерживалась. Зато рядом с Егором Александровичем возникла высокая молодая брюнетка в джинсах и легкой кофточке. Девица не была мастером макияжа – ее щеки были явно перегружены пунцовой крем-пудрой.
– Егор Александрович, – негромко сказала она директору, – беда. Хлеб-соль куда-то делись.
– Это не беда, – спокойно ответил хладнокровный Егор Александрович. – Я сегодня как раз мимо булочной проходил и хлеба домой взял. Вот он и пригодился.
С этими словами Егор Александрович открыл свой дипломат, достал оттуда буханку черного хлеба и передал ее густо крашенной девахе. Та схватила хлеб и за спинами ждущих экскурсантов стремглав побежала за угол особняка.
Николай Николаевич наконец узнал ее – ведь это она минуту назад в сарафане и кокошнике привечала гостей.
Вскоре дверь усадьбы снова открылась и Марьюшка, вновь одетая в старинный костюм, а вместе с нею и другой экскурсовод, пожилая дама, судя по костюму и по сюжету, – хозяйка особняка, вышли к гостям.
В руках Марьюшки был жостовский поднос, на котором и лежала буханка Егора Александровича.
– Марьюшка сегодня провинилась, закопалась, не успела вовремя дорогим гостям хлеба испечь. Великая это вина. Надо Марьюшку, негодницу, наказать, выпороть ее на конюшне. Будем пороть Марьюшку? – спросила экскурсантов «хозяйка».
– Нет, не надо, – нестройно заголосили добрые гости. – Простим ее.
Но Николай Николаевич услышал, как один, жадно посмотрев на яркую Марьюшку, негромко произнес:
– Будем!
Все экскурсанты (а с ними и два директора музеев) вошли в особняк.
В комнатах старинного дворянского гнезда было все как положено: портреты в рамах с облупившейся позолотой, напольные часы, пианино с неумело реставрированной фанеровкой, кресла и стулья, на которые, судя по всему, нередко присаживались и «хозяйка» и Марьюшка.
У самого входа висело старинное потемневшее зеркало, мутное, но льстящее дамам: все отражающиеся в нем фигуры были худыми и вытянутыми, как святые на картинах Эль-Греко.
Чтобы подчеркнуть, что это все-таки музей воздухоплавания,
«Хозяйка» все это комментировала, а экскурсанты невнимательно, но вежливо слушали.
Так они добрались до главной залы, где в углу посапывал огромный самовар, а обширный стол был сервирован чашками, блюдцами, тарелками с дымящимися блинами и плошками с вареньем и медом.
Рядом с фарфоровыми чашками почему-то стояли совершенно не гармонировавшие с ними хохломские расписные деревянные стопки, а центр стола украшало огромное фарфоровое блюдо, доверху наполненное сосновыми шишками («Неужели и ими будем закусывать?» – с тревожным любопытством подумал Николай Николаевич).
– Дорогие гости, садитесь, угощайтесь блинками, чайком, медком, варенье, да медовухой. Давайте румяные блинцы кушать да сказы-былины нашей бабушка Алины слушать, – заголосила Марьюшка.
– Ее родители, – кивнула «хозяйка» на почтенного вида старуху в пуховом платке и этнографической понёве, – знали владельца здешней усадьбы. Да и у нее память хорошая – все стародавние времена помнит.
Гости, Марьюшка, «хозяйка» и бабушка Алина расселись за столом. Налили чаю. А вот медовухи на столе не оказалось. Но и эту оплошность тут же поправили, на этот раз не предлагая гостям пороть Марьюшку: в глиняный кувшин, где должна была быть медовуха, из бутылки перелили водку. Экскурсанты, выпив ее из хохломских стопок, крякнули и стали закусывать блинами.
А сказительница начала свое повествование. Оно было образным и эмоциональным. Бабка, рассказывая о далеком прошлом, постепенно вспоминала такие детали, что, казалось, это не ее родители, а она сама близко знала теоретика отечественного воздухоплавания.
Вместе с гостями она ела блины, запивая их водкой, а после каждого глотка ее память прояснялась (несколько раз она обмолвилась о татарском нашествии так, как будто была его современницей). Но все-таки главным героем в ее рассказах был хозяин усадьбы.
– Хорошо жилось при барине! Хорошо! Не обижал он мужиков, нет, не обижал! Бывало, идет он по дороге, голову наклонил, ничего не видит, плащик теребит – ясно ведь, у него одна авиация в голове. А мужики к нему: «Барин, вся скотина сдохла!» А он их всех на свою ферму повел, чтобы им скотину выписали. Или после неудачной охоты заберется в овраг, где крестьянские куры пасутся, и ну палить по ним из двустволки. А крестьяне и рады – ведь за каждую курицу рубль серебром платил! Или сделает деревянную раму, натянет на нее красный ситец, оденет на себя эти крылья и катается на велосипеде по дорогам – изучает свою аэродинамику всей деревне на потеху.