Будь моей
Шрифт:
Мы обсуждали первый акт «Гамлета», и студенты одновременно умирали от скуки и вели себя беспокойно — удивительное сочетание, проявляющееся в безостановочных зевках и ерзанье на стульях, своего рода защитная реакция. Дерек Хенг поднял руку. «Зачем нам читать Гамлета, — спросил он, — если мы толком не понимаем, что там написано?» — и весь класс дружно закивал головами. Чуть раньше выступила Бетани Стаут, поинтересовавшаяся, нельзя ли найти перевод получше, потому что тот, который мы читаем, явно устарел. Я была поражена — не столько невежеством, сколько необыкновенной находчивостью студентки. И, запинаясь, объяснила,
— Дело в том, — отвечая на вопрос Дерека Хенга, сказала я, — что, читая «Гамлета», мы и учимся его понимать.
И тут передо мной со всей очевидностью предстала простая истина: ведь это я не научила их пониманию таких вот произведений. Мне вдруг показалось, что я заперта в средневековом замке, со всех сторон окруженным песчаным рвом: бежать некуда. Я листала тонкие страницы книги, лежавшей у меня на коленях, силясь найти хоть какой-нибудь отрывок, который продемонстрировал бы им всю красоту и величие этого шедевра.
(«Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик» [7] .)
Мне стало холодно. Определенно я надела слишком короткую юбку, теперь я в этом убедилась. Я отпустила студентов пораньше и вернулась в кабинет.
Прослушала сообщения, оставленные на голосовой почте.
Два — от студентов, с объяснением причин, по которым они пропустили занятия. Не завелась машина. У ребенка отит. Одно — от продавщицы книжного, торгующего учебной литературой. Неправильно набранный номер. Еще одно — от Аманды Стефански, с предложением встретиться завтра или позже, выпить по чашке кофе и посоветоваться по поводу одного общего студента, создающего в классе проблемы. И одно — от Джона. С вопросом, удалось ли мне встретиться со своим дружком.
7
Пер. М. Лозинского.
«Веди себя хорошо, — говорил он. — Но не слишком».
Смысл его слов разозлил меня своим абсурдом, но я тут же себя одернула. Нет. Дело не в Джоне. Дело в отвратительно проведенном уроке. Я замерзла, устала… И даже если до сих пор я не испытывала чувства вины, сейчас самое время ему появиться.
Почему-то до меня только сейчас дошло, что эта навязчивая идея Джона для меня просто оскорбительна. Наверное, его фирма примерно так же проводит на рынке испытание возможностей сбыта новинок в области программного обеспечения. Они проверяют, способен ли кто-нибудь, кроме них самих, оценить продукт интеллектуальной собственности, прежде чем вкладывать время и силы в его разработку. Я отодвинула телефонную трубку подальше и спокойно дождалась конца его тирады.
Последнее сообщение пришло из Саммербрука, от лечащего врача дома престарелых. Отцу назначили инъекции препарата под названием «Золофт» — пока в малой дозировке.
«Последние недели он в депрессии, — рассказывала врач. — Совершенно потерял аппетит. Отказывается покидать свою комнату. Перезвоните нам, пожалуйста».
Я быстро набрала номер Саммербрука, с трудом попадая пальцами по нужным кнопкам. Однако выяснилось, что лечащий врач уже ушла, а сиделка, снявшая трубку, похоже, вообще
Неуверенным тоном она обещала попробовать.
На несколько минут в трубке повисла мертвая тишина, в которой я различила звук, похожий на приглушенный шум озера Мичиган — волнообразный ритм неостановимого движения воды, исходивший либо из телефона, либо из глубин моего собственного уха, — а затем я услышала щелчок. Ее попытка увенчалась успехом.
Старческий голос (неужели это мой отец?) ответил только после одиннадцатого гудка.
— Папа? — спросила я.
— Да, — ответил он.
— Папа, это я. Шерри.
— Да.
— С тобой все в порядке? Мне передали, что ты плохо ешь.
— А?
— Папа, как ты себя чувствуешь? У тебя все в порядке?
— Все в порядке, — ответил он.
— Я к тебе приеду, — продолжала я.
— Мне ничего не нужно.
— Знаю, — сказала я. — Мне нужно. Я хочу тебя видеть. Я по тебе скучаю.
— Делай как знаешь, — ответил он.
— Я люблю тебя, папа, — сказала я, хотя стопроцентной уверенности, что человек на другом конце провода мой отец, у меня так и не возникло.
О какой уверенности тут говорить?
Разве я знаю, как теперь звучит голос моего отца? Разве мне легко его узнать?
Голос своего отца в молодости я узнала бы без труда, но он давно исчез и вместо него появился другой, неотличимый от голосов всех стариков — скрипучий и далекий, словно придавленный камнем, словно писк пичужки, зажатой в детских руках.
Больше он ничего не сказал. Я услышала стук, как будто он уронил телефонную трубку и она покатилась по полу.
Затем — щелчок. Кто-то повесил трубку.
По дороге на свою квартиру я остановилась у бакалейной лавки, купила бутылку мерло, два бокала, два бифштекса, две картофелины и пучок спаржи, такой свежей и крепкой, что даже не верилось, что эти стебли, выкопанные из земли и расфасованные в Калифорнии, пропутешествовали в ящике через всю страну. Она производила впечатление выращенной где-то здесь, поблизости. Стебли сохранили в себе все весенние соки, а кончики, похожие на острые стрелы, даже казались опасными. Оружие, замаскированное под облик растения. Я простояла в овощном отделе лишнюю минуту, поднесла их к лицу, как букет цветов, и вдохнула их аромат.
Мимо меня прошла старушка с тележкой, которую она одновременно и толкала, и опиралась на нее. Тележка была пуста, если не считать нескольких бананов в мелких коричневых пятнышках.
Она посмотрела на меня, я — на нее.
Ее напудренное лицо с тонкой, как пергамент, кожей выглядело так, словно, прикоснись я к нему, от него отделится нечто белое и блестящее и останется на кончиках моих пальцев.
Я точно уже видела ее раньше — в приемной напротив расположенной в подвале больницы лаборатории, где я ждала результаты анализа крови. Холестерин. Уровень гормонов. Гемоглобин. Лейкоциты. Расчет веществ и клеток, циркулирующих в крови, которые можно сосчитать, сделав соответствующие выводы. Одетая в серое платье, она вязала, и постукивание ее спиц, казалось, служило тихим подтверждением того, что время уходит. Секунда за секундой. Вечность, выраженная в детских одеяльцах, обращенная в зимние шарфы.