Будда: Пустота сердца
Шрифт:
Нет необходимости терять двадцать четыре часа и становиться паразитом. А когда вы стали паразитом в обществе, вы не можете восстать против этого общества. Вы не можете сказать ничего против любого суеверия.
Мои люди могут быть саньясинами и все же абсолютно восставшими, потому что они не зависят ни от чего. Их медитация — это их личное дело.
Почему все религии против меня? Потому что я ввел новый тип саньясы в мире: и страх состоит в том, что если этот огонь распространится, как лесной пожар, тогда саньясины будут самыми восставшими людьми в мире. Они разрушат все суеверия и все глупости
Именно это является причиной того, что в парламентах двадцати одной страны я был признан опасным человеком. И достаточно странно, что ни один человек из этих парламентов не спросил: "Что вы имеете в виду, говоря, что он опасен?" Каждый, по-видимому, понимает опасность в привнесении индивидуальности в религию, в приобщении индивидуальностей к духу восстания. И никто из облеченных властью не хочет этого. Они готовы принять монахов, они готовы жертвовать на монастыри, но они по-настоящему боятся людей, которые Будды и восставшие одновременно. А для меня в Будде, который не бунтует, не очень много от Будды. Он просто гнилой кусок!
Поэт написал:
"Вечером.
Если идет дождь,
Мы должны искать убежища;
Но думая: "Это только туман",
Мы идем и промокаем до костей".
Он говорит не о дожде снаружи, он говорит о том, что у вас внутри. Не бойтесь, промокните в этом тумане, в тайне. И когда вы вернётесь, возвращайтесь полностью другим существом, тот, кто уходил, должен быть оставлен позади, и вы должны обрести новое лицо — ваше изначальное лицо. Сбрасывание маски и приобретение вашего первоначального лица, и есть вся алхимия медитации.
Старый человек однажды приехал в большой город, он стоит и глазеет на небоскребы. А затем он видит старую женщину, очень старую женщину, входящую в кабинку. Он не понимает, что там находится эскалатор. Он наблюдает за тем, что происходит, и, когда эскалатор идет вниз, видит, что из его кабинки выходит молодая женщина. Он говорит: "Мой Бог! Если бы я знал, я захватил бы мою старуху сюда. Это великая наука!"
Но в точности это и случается. Когда вы выходите, на вас старая маска; когда вы возвращаетесь, возвращаетесь со свежим, первоначальным лицом. Этот ежедневный опыт мало-помалу станет вашим ощущением молчания в течение двадцати четырех часов. Нет необходимости говорить кому-нибудь, что вы Будда; они поймут это сами. Вы не можете скрыть огонь, также вы не можете скрыть Будду.
Маниша спрашивает:
"Наш Возлюбленный Мастер,
Это невыразимо, что Вы стараетесь передать нам, это непередаваемо, что мы стараемся это получить — иногда это кажется глубоко таинственным, иногда смущающе очевидным. Это одно или другое, или оба вместе?"
Маниша, это оба вместе.
С одной точки зрения — это очевидно. Для тех, кто знает, это очевидно. Для тех, кто не знает, это очень таинственно. Но мы говорим об одном
Будда не иностранец; Будда — ваше внутреннее ядро, которого никто кроме вас не может достичь; иначе они бы изменили его лицо. Он находится там, куда только вы можете дойти — поэтому он остается первоначальным. Иначе общество воздействовало бы на него, постаралось бы использовать его таким образом, чтобы это было полезно для общества. Но никто не может достичь чего-либо внутри вас, кроме вас самих.
И конечно, когда вы знаете ваше таинственное существование, вы не хотите быть кем-нибудь другим. Вы пришли к такой точке, когда весь космос приветствует вас у себя дома.
(Несколько вспышек молний в темноте, за пределами Будда-холла, а потом гром и устойчивый мягкий дождь.)
Вот пришли облака; как только вы собираетесь смеяться, облака приходят послушать. Они пришли в нужный момент.
Догский однажды приплетается поздно домой, после того как он выпил тысячу кружек пива. Когда он заходит в спальню, он обнаруживает, что его жена лежит полуодетая на кровати, а незнакомый человек снимает свои штаны.
"В последний раз, леди, — говорит человек, лихорадочно соображая, — если вы не оплатите ваш счет за газ сейчас, я сделаю кучу на полу!"
Макса Мулдона загребли сражаться в новой войне Рональда Рейгана на Среднем Востоке, и ему совсем не нравится эта идея. Он делает все, чтобы избежать армии, но все-таки оказывается в части морской пехоты генерала Гримгата.
Однажды Макс находится на передовой во время сражения. Вокруг ужасающий шум, так как воздух начинен пулями и снарядами. Макс в ужасе оглядывается и затем бросает свое оружие.
"С меня достаточно!" — кричит он, поворачивается и начинает убегать.
Многие стараются его остановить, пока он бежит, но Макс не обращает на них никакого внимания. Он бежит все дальше и дальше, и, в конце концов, натыкается на самого генерала Гримгата.
"Стой!" — рычит Гримгат.
"Зачем?" — кричит в ответ Макс.
"Я приказываю тебе остановиться! — кричит генерал. — Я твой
командующий! "
"Мой Бог! — отвечает Макс в крайнем изумлении. — "Неужели я уже так далеко в тылу?"
Шестнадцатилетняя Салли приходит в исповедальню церкви Святых Девственниц Мучениц, где сидит отец Фамбл.
"Отец, — шепчет Салли, — я согрешила!"
"Расскажи мне все об этом!" — отвечает молодой священник.
"Отец, — продолжает Салли, — мой приятель Вилли зашел вместе со мной домой позавчера, и я привела его в свою комнату".
"Правда, — говорит отец Фамбл, — и что случилось там?"
"Отец, — продолжает Салли, — Вилли толкнул меня на кровать, и начал стаскивать с меня одежду".
"Так, — говорит отец Фамбл, — а что случилось потом?"
"Потом Вилли снял свою одежду и прыгнул на меня!"— рыдает Сал-
ли.
"Аминь! — кашляет Фамбл, прочищая горло, — а скажите мне, мое дитя, вы чувствовали, как его орган входит вам между ног?"
"Я не музыкант, — отвечает Салли, — но я бы сказала, что он больше похож на флейту!"