«Будет жить!..». На семи фронтах
Шрифт:
После второго оперативного вмешательства, трудоемкого и тяжелого, гангрена постепенно отступила.
У койки лейтенанта установили круглосуточное дежурство. Людей не хватало, но наши девушки жертвовали временем, отведенным им на отдых.
Общими усилиями борьба за жизнь и здоровье летчика была выиграна. Вскоре мы направили его в тыловой госпиталь долечиваться. Уже оттуда он нам присылал письма, благодарил. Приходили они затем и с фронта из истребительного авиационного полка, в котором воевал лейтенант после излечения.
К сожалению, раненые с газовой гангреной
В октябре и ноябре 1942 года части нашей дивизии вели особенно напряженные бои. Противник, вводя новые подкрепления, пытался во что бы то ни стало овладеть городом. С каждой новой партией раненых до нас доходили горькие известия о гибели боевых друзей. С болью узнал я о том, что пал смертью храбрых бывший командир парашютно-десантной роты Иван Семенов, вместе с которым я воевал в Подмосковье. Вспомнился рейд по тылам врага, вспомнилось, что за необыкновенную удаль, за храбрость бойцы говорили о нем «наш Чапаев».
Погиб гвардии политрук Александр Козлов, мой товарищ по школе. Он, недолечившись, сбежал из медсанбата в свое подразделение.
— Как же я могу здесь лежать, когда там каждый человек на счету, — говорил Саша, просясь из медсанбата в строй. Его не пускали, пытались внушить, что рана была серьезной и надо долечиться — ничто не помогло…
Узнал я и о том, что оборвалась жизнь Михаила Шитова — комиссара 118-го гвардейского стрелкового полка, бывшего комсомольского вожака области, моего доброго товарища.
А те, кто оставались в боевом строю, храбро сдерживали врага, наносили ему огромный урон. Часто давали о себе знать мои сослуживцы — комбат Иван Гриппас и гвардии старший политрук Николай Коробочкин, другие гвардейцы.
Суровые испытания в огне Сталинграда еще больше сплотили коллектив медсанбата, побудили работать четче и согласованнее. Более грамотно стало проводиться послеоперационное лечение раненых. В совершенстве отработали мы способы переливания крови, приемы введения противошоковых и других физиологических растворов. Без малейших задержек эвакуировали раненых в госпитали. Оставалось только удивляться, откуда берутся силы у наших хирургов, фельдшеров, медицинских сестер и санитаров, которые нередко не отдыхали сутками.
С наступлением холодов прибавилось дел у санитаров. Так, противошоковую палатку отапливал у нас пожилой боец Кузнецов — из донских казаков. Трудился он день и ночь, а когда удавалось поспать, укладывался прямо возле печки, подкладывая под голову полено. Просыпался тотчас, если раздавался стон раненого или пора было подбрасывать в печку дрова. Так же самоотверженно работал и его товарищ Кашаф Миникаев. Он как-то особенно осторожно, даже нежно, снимал раненых с носилок и укладывал на операционный стол, умел аккуратно раздевать их, не причиняя боли.
Место расположения батальона, несмотря на некоторые опасения, оказалось вполне удачным. Тут редко бомбили и почти не обстреливали. Лишь однажды
Так и работали мы, забывая обо всем, кроме раненых. Кто бы мог подумать, что коллектив, состоявший в основном из молодых людей, не имевших должного опыта, столь быстро обретет свое лицо, сумеет четко выполнять свои задачи. А ведь возможности для этого были у медсанбатовцев далеко не одинаковыми. Одни работали быстро, другие заметно медленнее, одни ошибались редко, другие чаще, одни проявляли завидную самостоятельность, другие то и дело обращались за помощью к сослуживцам. Впрочем, молодежи свойственно быстро осваиваться в самых трудных делах.
Каждый из нас с тревогой ждал вестей с переднего края, волнуясь за своих однополчан, которые мужественно сражались с лютым врагом, численно намного превосходившим защитников города.
Не могу забыть, как привезли к нам начальника штаба 109-го гвардейского стрелкового полка гвардии капитана Ивана Малькова. Ранение оказалось смертельным, мы ничем уже не могли помочь. Около суток Мальков вынужденно пролежал в медпункте полка и все пытался руководить боем. А в приемно-сортировочном отделении мы уже диагностировали конечную стадию перитонита…
Увидев меня, Мальков попросил подойти, проговорил с трудом:
— Миша, помоги мне поскорее вернуться в строй… Ведь там мои ребята, как же они без меня?..
В свои последние минуты он не просил спасти его ради того, чтобы просто жить, он спешил скорее возвратиться в огонь Сталинграда, туда, где жизнь каждого защитника города буквально постоянно висела на волоске…
В тот раз я невольно вспомнил Волховский фронт и разговор у командира бригады Омельченко, когда начальник штаба рекомендовал меня на должность начальника оперативного отделения… На эту должность и прибыл через некоторое время Иван Мальков — небольшого роста, красивый блондин, добрый и жизнерадостный. Тогда он был еще старшим лейтенантом. Потом возглавил штаб полка. И вот на моих глазах угасала жизнь этого храброго человека…
Впрочем, долго горевать в ту пору было некогда. Однажды мне пришлось трудиться без сна сутки и сделать тридцать сложных операций. Менялись смены, а я должен был оставаться у операционного стола, пока в палатку не заглянул Фатин и, увидев меня, не прогнал спать, да еще отчитал:
— Усталость — враг хирурга. У тебя невольно снижается качество работы.
— Пусть лучше медленно сделаю операцию, но сделаю, — возразил я, — чем ее не будет совсем. Вон сколько раненых! Врачи не справляются.