Будни и праздники
Шрифт:
— Но, Дмитрий Денисович, — нетерпеливо воскликнул Кайтанов, переходя на официальный тон, — ведь были причины, помешавшие бригаде справиться с заданием!
— Главная причина — не дождь и не поломки техники. — Она — в инертности бригады, в глубоко укоренившейся привычке работать с надеждой на аврал. Переделывать наряд — значит потакать этой привычке, значит — все можно. Можно прогуливать, пить водку, делать дело спустя рукава, да еще бахвалиться на каждом перекрестке, что мы — на переднем фланге. А мы отстаем! И порядочно. Так давай найдем в себе мужество признать это и возьмемся за
— Успокойся, — улыбнулся Борис — Ты, безусловно, прав. Прав с точки зрения инженера. Я же — прежде всего руководитель. Моя сфера — отношения с людьми. Так пусть думают, что я их поддерживаю. Что я — хороший, понимаешь? Обыкновенная дипломатия.
— Извини, но когда я сталкиваюсь с такой дипломатией, мне хочется выругаться.
— Ладно, — примирительно сказал Кайтанов. — Через три дня я еду в мехколонну. Буду в Ташкенте дней пять. А может, с неделю. Ты останешься вместо меня. Вот и ругайся вволю… Думаю, что возможностей для этого будет предостаточно.
Дмитрий вышел во двор. Люди уже разошлись. Только Палтусов смирно сидел на скамеечке. При появлении Дмитрия он поднялся, неловко тиская в руках белую летнюю кепку.
— Дмитрий Денисович… Помните уголки, что тогда в Рыбхозе…
— Ладно, Толик. Ты не виноват. Я все знаю.
— Нет, не все… С вами тут один человек поговорить хочет…
— Хочет — пусть придет и говорит. Я ни от кого не прячусь.
— Он не может прийти?
— Почему?
— Вроде опасается…
— Чего?
Палтусов замялся еще заметнее.
— Он сам все вам скажет.
— Прямо какие-то тайны мадридского двора! Что за человек?
— Чума.
— Очень подходящее имя.
— Вообще-то его фамилия Чумаров. Ребята Чумой прозвали. Он и в самом деле немного бешеный. Но справедливый. Раньше у нас бригадиром был, после уволился. Сейчас у связистов работает. Деревяшки ставит.
— Все это очень интересно. Чего же этот Чума от меня хочет?
— Говорю же, разговор у него к вам. Про уголки и про всякое другое. Я ему как-то показывал вас на улице. Вы из клуба шли, а он живет рядом.
— Ладно, Толик. Как-нибудь напомни мне про этого Чуму. Договорились? А сейчас, извини, времени нет.
XXXIV
В субботу Кайтанов улетел в Ташкент с отчетами за месяц. Накануне он еще раз сказал Дмитрию:
— Я понимаю, тебе нужно скорее сдать трассу. Но кому другому поручить участок? Самусенко? Могилову? Ведь каникулы начнутся. Так что выручай, Димка!
Так Папышев вступил в права исполняющего обязанности начальника участка.
Перед самым отъездом Кайтанов оставил ему подробные указания.
— Главное — разогнать людей с утра по работам. А там — делай, что хочешь. Кто начнет выпендриваться — нервы себе не порти, бери объяснительную и в стол. Следи за нашим «генштабом». Сумарокову я сказал ясно: чтобы к моему приезду кран, ЗИЛок и оба бульдозера были на ходу. Могилов пусть заканчивает бокс. Самусенко займется бригадами на гидроузле и цементном комбинате.
Он перечислял и перечислял, так что Дмитрий исписал своим мелким почерком шесть или семь страничек в записной книжке, все отчетливее понимая, что скучать ему не придется.
Наконец, Кайтанов стал прощаться.
— Между прочим, кто такой Чумаров? — неожиданно для себя задал вопрос Дмитрий.
Кайтанов даже передернулся, лицо стало жестким, глаза сощурились.
— Кто тебе говорил о нем? — быстро спросил он.
— Случайный собеседник…
— Что именно говорили? — напористо настаивал Кайтанов.
— Хороший малый, опытный линейщик…
— Да уж, опытный… — губы Кайтанова сложились в презрительную гримасу. — Особенно в пасквилях. Весь участок грязью облил. — Он посмотрел на часы. — Извини, нужно ехать. Вернусь, расскажу об этом Чумарове подробнее. А ты тем временем не больно прислушивайся к случайным собеседникам.
Кайтанов уехал. Дмитрий взялся было за документацию по рыбхозовской линии, но не работалось.
Он закурил и вышел из конторы. На участке было пусто. Суббота. Даже черная собака исчезла куда-то. Дмитрий оглядел двор: все эти неказистые строения, выстроившуюся в ряд технику, утрамбованный грунт с проступившими на нем темными пятнами солярки и светлыми — соли… Вот так всегда. Приезжаешь на время, а потом жалко уезжать. Неужели он сможет через месяц расстаться с Кайтановым, Малявкой, Васей Плотниковым, Виктором, Рустамом, Сашкой?
У проходной дремал сторож дядя Коля. Дмитрий пригляделся к нему внимательней. Бритоголовый, морщинистый старик, но удивительно крепкий, двужильный, похожий чем-то на отставного прапорщика. Каким ветром за несло его в этот молодой город?
— Дядя Коля, не запирайте пока контору, я часика через полтора вернусь. Прогуляюсь немного.
— Ничего, запру, — отвечал тот. — А подойдете — отопру. Какое мое занятие? Отпирать да запирать, верно?
Сейчас, в полдень улицы Райцентра тоже были пусты. Субботний день изменил весь ритм жизни города. Лишь оттуда, где возвышалась плотина, доносился неумолкаемый гул — дыхание большой стройки. Там работали по скользящему графику — день и ночь, без выходных и праздников. Но здесь — где сгрудились предприятия-субчики, царили тишина и покой.
Пуст был и Сухой Парк. Ветер нес по его высохшим аллеям обрывки бумаг, те цеплялись за жесткие ветви.
У Дмитрия всегда сердце кровью обливалось, когда он видел следы отступления человека перед враждебными силами.
Он помнил крохотные, вросшие в землю деревеньки с наглухо заколоченными окнами, которые видел в глухих уголках Забайкалья. Человек задумал вторгнуться в тайгу взять ее богатства, да силенок не хватило, пришлось отступить. Человеку! Но отступать — не всегда означает проиграть. Дмитрий верил, что Человек еще вернется. И там в Забайкалье, и здесь — в Сухом Парке. И Сухой Парк еще выстрелит в небо зелеными стволами. Человеку иногда приходится отступать. Но сила его в спокойном и сосредоточенном упорстве.