Будничные жизни Вильгельма Почитателя
Шрифт:
– А как же игра? – прошептал Марк, будто кто-то может услышать. Но все диваны вокруг либо пусты, либо завалены полуживыми телами. Некоторые танцевали на втором этаже, сотрясая топотом подвальную комнату.
– Да, Джеки, давай. На той неделе был Марк, на этой – ты. Все честно. – Улыбнулась Габи и облизала красные губы, след от которых остался на бокале.
– Напомни, зачем мы берем грехи на нашу душу? – нервно хихикнул Вильгельм. Ему на самом-то деле все равно – одним человеком больше, одним меньше. Когда ты владеешь миллиардами – единица ничего не значит.
– Какая разница? С чего думать
Когда Вильгельм, с трудом дошедший до барной стойки, уселся на стул, Габи уже вовсю обхаживала новичка, широко ему улыбаясь и о чем-то болтая. Эндрю натирал бокалы белоснежной тряпицей, стоя к ним спиной. Специально, чтобы ненароком не заговорить с Вильгельмом. Он был в черной рубашке и жилете.
Вильгельм уселся, поставил на стойку бокал шампанского, перехваченного с подноса, и стал подслушивать, впрочем, не сводя глаз со спины, стоявшей перед ним.
Из обрывков разговора, который удалось услышать через три барных стула, Вильгельм понял, что бедного Луи в клуб пригласил хозяин, но так и не встретил, как обещал. Пригласил, определенно, пьяный, рассылая приглашения по первым адресам, пришедшим в голову. Владелец заведения, как всем известно, пребывал в недельном запое. Всем, кроме бедного Луи.
Бедный-Луи учился в художественном колледже, работал в юридической фирме отца. Мать была прикована к постели вот уже десять лет и ждала, когда ее мучения кончатся. Бедному-Луи было девятнадцать, на его щеках еще пушок. На шее виднелись порезы от бритья. Бедный-Луи носил вещи старшего брата, умершего год назад. На руке Бедного-Луи блестели часы отца. Подарок на шестнадцатилетие. Бедный-Луи был начинающим художником, работавшим в жанре поп-арт 7 . Бедный-Луи изливал душу незнакомке в красном обтягивающем платье, находясь в последней стадии алкогольного опьянения. Бедный-Луи так никогда не напивался.
7
Направление в изобразительном искусстве Западной Европы и США конца 1950–1960-х годов. В качестве основного предмета и образа поп-арт использовал образы продуктов потребления.
И Бедный-Луи, этот кристально-чистый Бедный-Луи, не познавший жизнь, не должен умирать в ближайшее время.
Но Габи так не думала. Она облокотилась на стойку – ее грудь лежала на натертой до блеска поверхности, а на длинный палец с красным когтем наматывала высветленный локон. Эндрю подливал и подливал, не смея отказать Габриэлле Джонсон, а Бедный-Луи пьянел. Габи всегда играла одну роль: забалтывала незнакомца, спаивала и отвлекала внимание, чтобы кто-то, Марк или Джексон, подсыпали ему порошок. А потом – страдания и смерть в агонии. Зато короткий остаток жизни безудержного веселья и счастья.
Неравный обмен. Но бестии было все равно, как и ее монстру-сообщнику.
«And you, you can be mean
And I, I'll drink all the time
Сause we're lovers, and that is a fact
Yes we're lovers, and that is that»
Песня
– Луи, ты даже не представляешь, как тебе повезло! – воскликнула Габи и провела пальцем по щеке парня. Луи покраснел.
– Ч-что, п-по-очему? – протянул он. Язык его будто запутался в зубах, а глаза перекосились. Пьянел Бедный-Луи некрасиво.
– А потому, что рядом с тобой сейчас сидит Джексон Максгрейв. Только обернись, малыш.
Вильгельм скривился так, будто пил не дорогое шампанское, а уксус. Это «малыш» Габи сказала таким голосом, что Луи чуть не умер на месте. Лицо его сделалось малиновым. Кадык гулял туда-сюда, вверх-вниз. Встреча с кумиром в закрытом клубе, в который тебя пригласили. Какое счастливое стечение обстоятельств на первый взгляд. Но правдивый всегда второй.
Вильгельм понял, что сейчас начнется игра. Их разделяло всего три стула – ничтожное расстояние для этого клуба.
«Ты не человек, не беспокойся о своей человечности», – говорил ему Ульман в белых стенах Академии, когда Вильгельм безоговорочно его слушал. Прошли миллионы земных лет, а его голос все еще жил в голове Почитателя.
Но Вильгельм казался себе чем-то большим, чем просто жестоким. Мерзким. Гадким. Убийцей. Ничем не лучше тех, кого так презирал. И ведь вернулся.
– Что происходит, Джей? С тобой все хорошо?
Это был Эндрю, наконец-то обративший на него внимание. Его черноглазый друг Эндрю с темными короткими волосами и доброй улыбкой. Они часто делали вид, что незнакомы. Но завсегдатаи клуба знали, что это не так.
Он подошел к нему с бутылкой водки, в которой была вода, и начал медленно подливать, для виду. Это был своеобразный сигнал для Габи – подходить еще рано, сообщник не готов. Хотя, конечно, она не знала об их маленьком безалкогольном секрете.
– Джей, ты жив? Джей! Джей, скажи что-нибудь! – прошептал Эндрю, чуть заметно коснулся его плеча и потряс.
Вильгельм прекратил рассматривать еле заметные трещины в барной стойке, поднял голову. Он окончательно протрезвел. Эндрю был обеспокоен.
– Я жив. – Улыбнулся Вильгельм и посмотрел на Эндрю. Тот все продолжал подливать ему «водку» в рюмку, многозначными движениями руки подсказывая, чтобы он пил.
– Что с тобой сегодня? Когда ты зашел ко мне по дороге из студии ты, конечно, был грустный, но не настолько же, – прошептал Эндрю. Его голос был мягким, как сахарная вата. Будто ангел.
– И как ты попал сюда, Эндрю? – прошептал Вильгельм, как ему показалось, про себя. Но он спросил это вслух.
Эндрю улыбнулся. На фоне играла все та же песня, а Габи продолжала флиртовать с Бедным-Луи, ненароком касаясь его ноги коленкой. Вильгельм поморщился.
– Аренда сама себя не оплатит, – прошептал Эндрю, продолжая по-детски улыбаться. А ведь ему уже за двадцать, он уже давно не мальчишка.
Вильгельм услышал, как испуганно засмеялся Бедный-Луи, когда Габи снова провела острым носом туфли по его ноге. Маленький пакетик с белым порошком все еще оттягивал карман кожанки.