Буду твоим единственным
Шрифт:
– Отец сообщил барону, что он не приедет, – отозвалась она с напускным равнодушием.
– Понимаю.
– Не думаю, но с твоей стороны очень мило не задавать мне вопросов. – Она с преувеличенным усердием занялась своей шалью, поправляя узел на груди. – Харрисон согласился взять на себя роль посаженого отца. Ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее.
– Тебя это устраивает? Твой отец не против?
Элизабет пожала плечами.
Нортхэм помедлил на гравийной дорожке. Элизабет тоже остановилась, оказавшись на полшага впереди него, но не обернулась.
– Независимо от обстоятельств
– Будьте осторожны, милорд. Вы не знаете и половины того, что меня не устраивает.
Норт ласково коснулся ее локтя:
– Посмотри на меня, Элизабет. – Он ждал, глядя на блики света, игравшие в ее волосах, вдыхая аромат роз и слыша гулкие удары своего сердца. И гадая, что он будет делать, если она не послушается? К счастью, ему не пришлось отвечать на этот вопрос. Элизабет медленно повернулась. – Если ты имеешь в виду постель, то позволь заверить тебя здесь и сейчас, что я никогда не потребую того, что не будет дано мне по доброй воле. Я хочу, чтобы ты знала, что все будет зависеть от твоих желаний.
Элизабет не сводила с него глаз. Его искренность разрывала ей сердце, а от его наивности хотелось плакать. Вместо этого она тихо ответила:
– Ты ничего не знаешь о моих желаниях.
– Так расскажи мне.
– Я не могу этого сделать. Скажу только, что готова удовлетворить любой твой каприз в спальне. Можешь не беспокоиться по этому поводу.
Нортхэм вдруг обнаружил, что у него чешутся руки. Он даже представил себе, как размахивается и бьет ее по щеке. Она отшатнется и, возможно, упадет, но не опустит свой упрямо вздернутый подбородок и не выставит руку для защиты. Так и будет смотреть на него – не уступая, но и не защищаясь.
В такие минуты, как эта, Элизабет заставляла его бояться. За нее. За себя.
Элизабет перестала теребить концы шали и опустила руки.
– Похоже, у меня вошло в привычку испытывать твое терпение.
– Я пришел к тому же выводу.
– Она кивнула.
– Ты мог бы меня ударить?
Поставленный перед прямым вопросом, Нортхэм ощутил стыд, что позволил себе допустить такое, пусть даже в мыслях. Не менее обескураживающим было то, что он не сумел скрыть от нее эти мысли.
– Я никогда не подниму на тебя руку.
Он был так серьезен, что Элизабет не усомнилась в его искренности. Как и в том, что он не представляет, каким испытаниям могут подвергнуться его гордость и честь.
– Я могу дать тебе повод, – предложила она.
Нортхэм даже не улыбнулся.
– В чем, в чем, а в этом я не сомневаюсь. – Он подставил ей локоть. – Прошу.
Элизабет решила, что тема закрыта, и не стала настаивать, поскольку высказала все, что считала важным. Она взяла его под руку.
– Скажи, Хэмптон-Кросс – это твое фамильное поместье?
– Одно из них. Но я предпочитаю его всем остальным.
– Твоя мать живет там?
– Нет. Она обожает Лондон. Теперь, когда все мои сестры замужем, дом слишком велик для нее одной, так по край ней мере она говорит. А когда она выбирается за город, то гостит в Стоунвикэме, где живет мой дед. Так что можешь не беспокоиться – она не будет вмешиваться в управление Хэмптон-Кроссом.
Элизабет
– Чтобы мать добровольно отдала своего сына, да еще и ключи от замка? В таком случае она должна быть лучшей из свекровей.
– Думаю, она такая и есть, – беспечно отозвался Норт.
– Элизабет подозрительно прищурилась.
– Ты меня дразнишь?
– Он хмыкнул.
– Немного.
Элизабет обнаружила, что улыбается. И как ему это удается? Наверняка мать и сестры прощали ему все шалости и безбожно избаловали. Неудивительно, что он так уверен, что вдовствующая графиня ее примет.
Нортхэм поднял глаза и перехватил мелькнувшую на ее лице улыбку.
– О чем ты думаешь?
– У тебя удивительная способность превращать самые сложные проблемы в пустяки.
– Правда? Я очень много работал над этим.
– Я серьезно.
– Я тоже. – Он задумчиво посмотрел на нее. – Кстати, нам, кажется, удалось избежать скандала.
Элизабет нахмурила лоб.
– У тебя было много скандалов?
– Этот был бы первым.
– У меня тоже. Но не может быть, чтобы все обошлось совсем без последствий.
Нортхэм усмехнулся, уловив в ее голосе разочарование.
– Последствия, конечно, будут, – согласился он. – Особенно для нас. Высший свет перемоет нам все косточки, но, думаю, через неделю они найдут себе другую тему для сплетен. – Он тяжело вздохнул. – А я тем временем попробую уточнить некоторые детали.
Элизабет пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он стоял спиной к фонарю, нависая над ней темным силуэтом. Казалось бы, ей следовало испытывать тревогу, но вопреки здравому смыслу она чувствовала себя на удивление спокойно в тени его высокой фигуры.
– Интересно, – сказала она. – Что за детали?
– Ну, – пожал плечами Норт, – несмотря на репутацию мадам Фортуны как талантливой предсказательницы и тот бесспорный факт, что ожерелье было найдено в моем чемодане, не думаю, что кто-нибудь и в самом деле поверил, будто Джентльмен – это я. Как справедливо отметила баронесса, я богат, как Крез, и хотя это не исключает меня из числа подозреваемых, но все же указывает на отсутствие мотива преступления. А что касается табакерки Саутертона, то, во-первых, едва ли бы я позарился на такую вещицу, а во-вторых, учитывая, что мы с Саутом друзья, у меня была масса возможностей завладеть ею раньше. Возникает закономерный вопрос: зачем мне понадобилось делать это сейчас?
– И правда, – заметила она с иронией. – Я задаю себе тот же самый вопрос.
Нортхэм в ответ только хмыкнул.
– Продолжай, – попросила она. – Ты меня просто заворожил ходом своих рассуждений.
Жаль, подумал Нортхэм, что она не видит сейчас его улыбки. Это сбило бы с нее спесь. Из авторитетных источников – а точнее, от знаменитой французской балерины – он знал, что эта улыбка способна вызвать в женской груди восторженный трепет. Достаточно вспомнить реакцию жены директора Хэмбрик-Холла – правда, это случилось раньше, чем Нортхэм узнал о воздействии своей улыбки на слабый пол и научился использовать ее только в крайних случаях. Тогда ему было всего двенадцать лет, и он был по-детски беспечен. Элизабет крупно повезло, что с тех пор он многое понял.