Будущая Ева
Шрифт:
— Жестокий вы насмешник, — проговорил он.
— А теперь не будем терять времени, — сказал ученый. — Сейчас объясню вам, как я собираюсь придать этой Движущейся Вероятности внешность вашей избранницы.
Он коснулся доспехов, и они медленно сомкнулись. Порфировая столешница накренилась.
Гадали стояла между своими создателями.
Неподвижная и безмолвная, она, казалось, вглядывалась в них сквозь тьму покрывала, за которым пряталось ее лицо.
Эдисон коснулся одного из перстней на серебряной перчатке Гадали.
Андреида затрепетала с головы до ног: она снова превращалась в видение: призрак обретал душу.
При
Вскоре молодой человек, к которому вернулась вся его серьезность, снова взирал на андреиду с тем неизъяснимым чувством, которое она пробудила у него час назад и против которого тщетно восставал его рассудок.
— Ты воскресла? — холодно осведомился Эдисон.
— Быть может! — ответила из-под траурного покрывала Гадали своим несравненным голосом сновидения.
— Какие слова! — пробормотал молодой лорд.
Дыхание уже вздымало грудь андреиды.
Внезапно, прижав к груди скрещенные ладони и поклонившись лорду Эвальду, она проговорила вкрадчиво:
— Не соблаговолите ли, милорд, оказать мне милость за мои труды?
— Охотно, мисс Гадали, — ответил молодой человек.
И пока Эдисон укладывал в футляр скальпели, она отошла к одному из спусков, засаженных цветами; там на кусте висел кошель вроде тех, в которые собирают пожертвования благотворительницы: длинный, черный, складчатый, из полос бархата и шелка, на шнурах; сняв его с куста, она снова подошла к удивленному англичанину.
— Милорд, — проговорила она, — насколько мне известно, все светские увеселительные вечера могут почитаться вполне удачными лишь тогда, когда искупаются каким-то добрым делом, прячущимся за увеселениями. А потому позвольте мне молить вас о помощи — помогите одной женщине, достойной сочувствия — молодой вдове! — и двум ее детям!
— Что все это значит? — спросил лорд Эвальд у Эдисона.
— Да я и сам толком не знаю! — отвечал тот. — Выслушайте ее, дорогой лорд, она частенько изумляет таким вот образом и меня самого,
— Да, — продолжала андреида, — смиренно прошу вас помочь этой бедной женщине. Она живет на свете лишь потому, что ей не на кого оставить детей, она должна добывать им пропитание, если б не это, она и дня не прожила бы. В незаслуженных несчастьях она обрела такое душевное величие, что жаждет смерти. Она пребывает в непрерывном и странном экстазе, возносящем ее за пределы всего земного, а потому в равной мере лишена как возможности зарабатывать себе на жизнь, так и чувствительности к самым жестоким лишениям, если только они не затрагивают ее детей. Она привыкла к такому душевному состоянию, при котором способна воспринимать лишь то, что относится к миру Вечного, даже собственное земное имя забыла и зовет себя другим, которым, говорит она, нарекли ее голоса, странные голоса, она часто слышала их во сне. Вы пришли из мира живых, не будьте же глухи к моей мольбе и присоедините вашу благостыню К МОЕЙ!
С этими словами она взяла с ближайшей этажерки несколько золотых и опустила их в кошель.
— О ком говорите вы, мисс Гадали? — спросил лорд Эвальд, подойдя к андреиде.
— Да о миссис Андерсон, милорд Селиан, о жене несчастного, что покончил
И она показала пальцем на ту часть стены, куда был задвинут жутковатый ящик.
При всем своем самообладании лорд Эвальд отшатнулся от Гадали, которая стояла, склонив голову и держа в руке священный кошель.
Эта прихоть воображения показалась ему мрачнее остальных, и в этой просьбе андреиды было что-то, что задевало в нем человеческую природу.
Не ответив, он бросил несколько банкнот в черный кошель.
— Благодарю вас от лица двух сирот, милорд Селиан! — промолвила Гадали и скрылась меж сирийских колонн.
VII
Nigra sum, sed formosa [32]
Есть тайны, которые не хотят, чтоб о них говорили.
32
Черна я, но красива (лат.).
Лорд Эвальд проводил ее глазами.
— Дорогой Эдисон, — молвил он, — меня крайне изумляет одна вещь, в моих глазах совершенно загадочная. Каким образом ваша андреида может называть меня по имени, говорить со мной, отвечать мне? Все это положительно немыслимо, ведь для этого необходимо, чтобы она обладала каким-то разумением. Не станете же вы мне объяснять, что фонографы могут отвечать, притом к месту, еще до того, как запишут ответы, или что какой-то валик-двигатель способен продиктовать металлическому фантому вполне самопроизвольные слова и позы, пусть даже в соответствии с невероятно сложными и длинными расчетами — возможными допускаю! — но требующими скрупулезнейшей точности.
— Что ж, могу вас заверить: тонкости, о которых речь, говоря относительно, самые несложные из всех. И я вам это докажу, ручаюсь. Простота объяснения удивила бы вас еще больше, чем мнимая таинственность этих явлений. Но я уже сказал вам: ради создания необходимой иллюзии мне представляется полезным отложить объяснение этой тайны. Да, кстати! Вот вещь куда страннее, мой дорогой лорд: вы не спросили меня о том, каково же сейчас лицо андреиды?
Лорд Эвальд вздрогнул.
— Оно ведь скрыто покрывалом, — ответил он, — и я подумал, что такие расспросы были бы нескромностью.
Эдисон поглядел на лорда Эвальда с многозначительной улыбкой.
— Мне подумалось, — ответил он, — что вам не захочется обременять себя воспоминанием, которое, чего доброго, замутит обещанный мною образ: лик, явленный вам нынче вечером, запечатлелся бы у вас в памяти и неизменно сквозил бы из-под лица, которое андреиде еще предстоит обрести и которое для вас — единственная надежда. Это воспоминание мешало бы иллюзии, непрерывно напоминая о двойственности андреиды. А потому вам не хочется видеть сейчас ее лицо, даже если под покрывалом прячется идеальный лик Беатриче, — и вы правы. По аналогичной причине я не могу вам сегодня раскрыть тайну, которая вас занимает.